Отсчет пошел

Честно говоря, я не вижу причины подробно обрисовывать все то, что я видел в этот день. Все это уже многократно описано в газетах и книгах и к тому же вряд ли сможет помочь господам психологам в исследовании моей личности, поскольку означенная личность, разумеется, играла в этих событиях роль одного из сотен тысяч статистов с заранее распределенными ролями и короткими малозначительными репликами. Кроме того, должен признаться, что воспоминания мои по большей части отрывочны. Помню, что вскоре после того, как нам удалось остановить колонну бронетехники, я помогал по мере сил корежить водометы, которыми пытались нас разогнать, пока они не отступили в весьма плачевном состоянии. Затем по толпе прошелестел слух, что готовится штурм Белого дома, и мы двинулись на Краснопресненскую набережную. По обеим сторонам моста стояли танки, уставив тупые стволы на проезжую часть, и какой-то майор вещал в пространство перед собой, что приказа стрелять нет и не будет, и для пущей убедительности совал всем желающим в лицо пустой магазин от своего пистолета. Однако ему никто не верил. Напротив, кто-то божился, что в четыре часа начнется штурм здания, и толпа послушно бросилась выковыривать из брусчатки булыжники поувесистее и сооружать импровизированные баррикады. В ход пошли все подручные средства — мусорные баки, скамейки, бетонные блоки. Кто-то даже притащил куски ограды ближайшего парка. Возможно, вы, господа психологи, сочтете себя разочарованными, потому что при изложении этих событий я предпочитаю описывать не свою личную реакцию на происходящее, а всего лишь действия толпы, но мне это кажется наиболее целесообразным. Поймите меня правильно, в эти часы меня, по сути, не было, я представлял собой всего лишь микроскопическую часть толпы, действовал вместе с ней и мыслил ее категориями.

Вечером, когда уже начало темнеть, на баррикадах выступил Ельцин. Я изо всех сил старался пробиться в первые ряды, ловя каждое слово Президента России. Тем не менее слов я почти не услышал, хотя сам вид Ельцина, на всю толпу излучающего энергичность и решительность, говорил о том, что пришел наконец-то его звездный час, время неслыханного взлета, равного которому он не испытывал никогда и не испытает впредь. Тогда, в дни путча, вокруг него сплотились все. Люди прибывали ежечасно, ежеминутно — и штатские, и военные. Студенты, казаки, десантники генерала Лебедя и перешедшие на сторону защитников Белого дома танкисты, бывшие советские граждане и те, кого будут расстреливать в этом же доме два года спустя, — все были объединены одной целью.

Ночью шел дождь. Было холодно и промозгло. Наскоро проглотив еду из ближайшего буфета и совершенно не почувствовав ее вкуса, я залпом вылакал стакан водки. Откуда он оказался у меня в этой суматохе, совершенно не помню. Вероятно, его сунул мне в руку кто-то из ближайших соседей по баррикаде. После выпивки все заметно подобрели и расслабились, хотя многие были уверены в том, что ночью непременно произойдет штурм. К нам, помнится, подсел танкист из перешедших на нашу сторону. Закурив, он смачно сплевывал тягучую слюну, небрежно матеря свое командование:

— Хер знает, что теперь делать, ребята! Шуточное ли дело — приказа ослушались! Генералы гребаные говорят одно, наш подполковник — другое… Кто их всех разберет.

— Генералы, подполковники — передразнил его кто-то. — А если они тебе стрелять по нам прикажут, что делать будешь?

— Да что вы, ребята, — смутился танкист. — Тоже, блин, скажете. Если прикажут стрелять, на хер пошлем. Пусть сами своими пукалками размахивают. Да вы не волнуйтесь, у нас даже снаряды с грузовиков не разгрузили… Что мы, звери, — по своим стрелять? Да и не отмоешься потом…

Одним словом, ночь прошла почти благополучно. Разожгли костры, потом удалось у ближайших кооператоров раздобыть целый ящик водки, и стало совсем хорошо, кто-то даже песню затянул. Правда, спьяну кое-кто принялся выискивать в толпе коммунистических шпионов, а проще говоря, тех, кому можно было бы безнаказанно набить морду, но до настоящей потасовки дело так и не дошло. По крайней мере до тех пор, пока меня от выпитого не начало неудержимо клонить ко сну. Так я и прикорнул — под потрескивание костра, выкрики и песни, неудобно уткнувшись плечом в перевернутый мусорный бак.

Проснулся я оттого, что кто-то яростно пихал меня в бок. Тело с непривычки страшно ныло, и вдобавок в голове с похмелья, казалось, разместился целый кузнечный цех.

— Эй, ты! Поднимайся! — крикнули мне в ухо. — Развалился тут, морда сивушная, как свинья в луже. Шевели жопой, да поживее!