Отрок. Бабы строем не воюют

– Евдоха! Чего чешешься? Делать нечего? Живо снеси обед в лазарет – там трое отроков болящих маются, да лекарке и девчонкам, что с ней приехали. Рысью, рысью давай! Да смотри у меня, прямо иди, нечего кренделя по крепости выписывать, как в прошлый раз! И не ври мне! – Под суровым взглядом Плавы молодая холопка не посмела оправдываться. – А то я не знаю, почему тебя ноги к недостроенной казарме все время ведут! Еще раз увижу, как ты со Швырком лясы точишь, когда дел немерено, сама выпорю!

– Видали? Даже на кухню ей некогда прийти! – фыркнула вслед зардевшейся молодухе Проська. – Ну прям такими важными делами заняты, прям такими важными…

– Ага! – тут же подхватила Анька-младшая. – Недосуг ей! А то мы не видим ничего, дуры набитые. Да она нам на глаза показаться стыдится! Ишь, по делам ей в Ратное понадобилось, помощниц себе привезти! А сама-то с Мишкой поругалась и ждала небось, что он за ней побежит.

– Ждать умаялась, вот и заявилась обратно. А его и нету! – Проська, ни в чем не желавшая отставать от Аньки, продолжила благодатную тему. – Уж больно много о себе воображает! И чего в ней боярич нашел?

– Угу, – неожиданно подала голос Млава, – а еды-то им сколь наклали! Поболее, чем нам.

Над девичьим столом на мгновение повисла изумленная тишина: Млава, обычно настолько занятая поглощением пищи, что не замечала никого и ничего вокруг, встряла в разговор! Небывалое дело!

Анна в очередной раз подосадовала на себя за то, что согласилась взять эту толстуху в обучение.

«Ну, чисто свинья свиньей – не только сама жрет без меры, так еще и каждый кусок, другим доставшийся, узрит и пожалеет».

– Да что ж ты говоришь-то? – прервал тишину негромкий голос Софьи. – Там же не только ей, а еще и помощницам, и больным… Грех это…

– Да все равно не в коня корм! – Прасковья не дала увести разговор в сторону. – Ни кожи ни рожи. У нас в Куньем тоже была одна… Травками лечила, пока ее не пришибли за то, что скотину сглазила. На нее ни один муж не смотрел. Так и тут…

– Так знамо дело, – хихикнула Манька. – Они ж на то и лекарки – ворожбой живут. Они и замуж-то не выходят, и рожают неведомо от кого. Разве ж на них без ворожбы кто позарится? Вот и Михайла, вестимо, не по своей воле: тощая, чернявая, ни спереди, ни сзади… Увидишь – не отплюешься. А он как привязанный за ней ходит. Опоила, не иначе.

– Конечно, опоила… – уверенно заявила Катька. – Долго, что ль, зелья-то подлить? Кто ведает, какие травки она собирает…

– Не знаешь – и помалкивай, а то мало ли… – встряла Ленка. – К тому же была бы она роду хорошего, так и жениться пришлось бы, если что, ну а так она Лисовину не пара, вот и можно… пока…

Девки прыснули в кулак, но мигом смолкли, когда потерявшая терпение Анна со строгим видом постучала по столу черенком ложки. Арины на обеде не было – наскоро перекусив, она убежала за каким-то делом разыскивать деда Семена; пока занятия не начались, хотела управиться.

Саму боярыню возвращение Юльки порадовало. Плотники заканчивали работу во второй казарме, помещения для лазарета уже можно обустраивать, а кому это делать, как не лекарке с помощницами? Юлька заявилась в крепость чуть ли не с самого утра на следующий же день после отбытия полусотни, да еще с двумя девками – Сланой и Аполлинарией, взятыми ею в учение. Видно, мать надоумила. У самой Настены еще с весны, помимо Юльки, многим на удивление, ученица завелась – младшая дочка Чумы чуть не каждый день к лекарке прибегала. Но та мала еще, чтобы ее в крепость отпустили, да и родители ее на Лисовинов косо посматривали. Как уж там Настена с родней этих-то девок договорилась, бог весть, но две помощницы в лазарете пришлись кстати. Впрочем, обе девчонки оказались сиротами, жили у дальних родичей, и, похоже, их просто с облегчением сбыли с рук. Возможно, не без задней мысли со временем пристроить в крепости замуж – при таком-то обилии отроков.

Боярыня встретила молодую лекарку радушно, даже словом не поминая ее внезапный отъезд, но про себя не могла не усмехнуться:

«Ну что, милая, примчалась? Надеялась, что не выдержит Мишаня, за тобой побежит? Тоже мне, нашла с кем норовом тягаться. Только дурь свою да гордыню показала, ну так оно и к лучшему: легче с тобой расстанется, когда время придет. И на проводы ты не явилась – а он бы это оценил…

Ладно, с нами породниться все равно тебе не судьба, но что ж ты брата своего названого, Матвея, в первый поход проводить, как должно, не озаботилась? О чем Настена-то думала – вроде баба смышленая, подсказала бы… Хотя чего от лекарки ждать… Вот ведь, и в уме ей не откажешь, и совета у нее в чем ином спросить не грех, только не понимает она чего-то самого главного. Не умеет, не постигла, не испытывала никогда – другая у нее судьба. Потому, может, и не выходят лекарки замуж, что мудрость бабья в их деле только мешает? Одно дается, другое отнимается…»

Правда, сейчас долго вспоминать да раздумывать Анне не пришлось: девиц требовалось окоротить и направить их мысли в другую сторону. Очень уж не понравился ей застольный разговор – знала боярыня, как умеют бабы, да и девки тоже, собравшись в стаю, заклевать одну из них. И ни окриком, ни приказом дела потом не поправить. Вот и сейчас за столом явно складывалось это самое «стайное» настроение, направленное против юной лекарки.

«Даже если стоять у них над душой во время занятий, станут вести себя внешне благопристойно, но в мыслях язвить и издеваться над тем, как Юлька выглядит и что говорит. Значит, большую часть урока пропустят мимо ушей. А если лекарка почувствует их настроение… а ведь запросто может почувствовать… даже и представлять не хочется, что она может устроить».

Анна, невольно поежившись, вспомнила, какое занятие устроили недавно для опричников Алексей с Юлькой. Черт ее дернул тогда подглядывать да подслушивать…