Отродье

Верно подметила тетка Смиляна — разомлели гавраны, поутихли. Да не спокоен был воевода Горазд. Опытный воин, многое повидал он на своем веку, и пропажа бортниковой дочки не давала ему спать по ночам. Настойчиво рассылал воевода гаврановы дозоры по бору до тех пор, пока одного из дозорных не растерзали волки. Взъярился на воеводу Марга. С того дня посчитали Стояну сгинувшей, и дозоры в леса более не высылали.

Но осторожен и оглядчив был Горазд. Намётанным глазом, чутьем старого зверя приметил он переменившийся вид и взгляд Гаяны, что на княжеской поварне прислуживала. Бывало, куру иль утицу ощипывает, да молчит, глаза поднять не смея. А тут, обходя терем, услышал воевода, как припевает молодица да пошучивает. А с чего бы ей веселится, коли отца и мужа гавраны загубили?

Велел воевода верному человеку из дворни приглядывать неприметно за Гаяной. На другой день после полудня явился соглядатай доклад держать.

— Никуда из городища не выходила. Ввечеру с сестрой к Смиляне на посиделки ходили, сидели тихо. По раннему утру бита была она стояльцем своим, видать за позднее возвращение. Опосля со Смиляной ходили по всему городищу, полынь рвали.

— Полынь? — озадачился воевода. — Почто?

Челядинец пожал плечами.

— Можа веники вязать. По две корзины набрали. Все городище обошли. На дворе у Смиляны весь ворох свалили. Пополдневала у сестры, а опосля сестрич её, Русавы малец, в лес подался. Хвороста, мол, мать принести наказала.

— Давно ли?

— Сей час в ворота прошел.

Горазд вцепился пятерней в бороду, уставившись на сучок в бревне.

— Все городище, сказываешь, обошли…

Воевода взглянул на челядинца пытливо.

— Что ж малец, один пошел? Неровен час, волк аль другой какой зверь покусится.

Челядинец хитро прищурился.

— И я о том помыслил, батюшка боярин. А потому вослед за ним сынка своего отправил. Он за ним тихонько и приглядит.

Горазд усмехнулся.

— Как вернется сын твой, тотчас ко мне веди.

Оставшись один, воевода принялся мерить шагами горницу. На кой бабам полынь осенняя пожухшая? Брошенные челядинцем слова будоражили Горазда — «все городище обошли». «Не иначе, дозоры высматривали! — пронзила воеводу мысль. — А глубоко в бору, небось, притаилось воинство зареборское и выжидает случая удобного на приступ Белоречья идти. А постреленок Русавы у них посыльный, выходит!».

Воеводу бросило в жар от этой догадки.

«Велеба к недругам лют, а к тем, кто им потакает — ещё лютее. С плеча не рубит, и напрасного риску не любит. Уж ежели нынче только отправил в Белоречье войско, стало быть, добрую рать собрал. Ох, быть сече кровопролитной и казням жестоким».

Так размышлял Горазд, терзаясь догадками, безжалостно теребяи лохматя стриженую полукругом бороду. Мечась по горнице, не заметил, как смеркаться стало. Скрипнула дверь, вошел челядинец — лица на нем нет, а с ним мальчонка лет десяти, тоже бледный и напуганный.

— Говори, что в бору зрил, — приказал воевода мальчишке. — Куда Даньша ходил?

— На заимку дядьки Богоши, — выдавил в смятении тот. — Ждали его там, вои.

— Гавраны? — на всякий случай спросил воевода, хотя и знал уже ответ.

— Нет. Не они. А еще… — заикаясь, молвил паренек. — Еще навья с ними была.

— Кто? — переспросил Горазд.

— Бортничиха, Стояна, дочка Богошина, кою волки заели.

— Вот как, — качнул головой Горазд. — А припомни-ка, храбрец, сколько тех воев было и были ли у них щиты чем-нито расписаны?

— Трое было, — после недолго раздумья ответил мальчик. — Со щитом один, на нем — кур багряный огненный.

— Ступай, малец. Смелым витязем вырастешь, — отпустил Горазд мальчишку.

Проводив сына и притворив плотно дверь, челядинец склонился перед воеводой.

— Батюшка боярин, — спросил с тревогой. — По всему — Велеба рать прислал. Чего ж делать теперь?

— Тебе — молчать, — жестко ответил Горазд. — Не то языка лишу. А паче отпрыску своему накажи, да припугни: мол, кто навью видел да разболтал о том — сам помрет.

Ясная звездная ночь опустилась на Белоречье, пахнула холодным воздухом. Погасли огни в домах, затихли всякие звуки, людьми производимые. Псы и то притихли, словно чуя надвигающуюся опасность. Обошел Горазд дозоры, поглядел, не хмельны ли сторожа. Покачал сокрушенно головой, увидя у многих баклаги с брагой, да браниться не стал — питие в дозоре гавраны за порок не считали. Бодрствовали стражи, и, хоть и во хмелю да вполглаза, стерегли подступы к городищу и выходы из него.