Отрицаю тебя, Йотенгейм ! (Должно было быть не так - 2)

– Але, вокзал! Вы, двое, подойдите. – Под решкой оживление, у тормозов тишина. Оба послушно пробираются к дубку. На нижней шконке у решки спокойный парень распоряжается выключить телевизор и негромко, через дубок, задаёт вопрос:

– Ты его ударил?

– Конечно!

– Обоснуй.

– Слава, да он же меня дураком назвал! Все слышали, – убеждённо говорит хохол.

– Я не слышал.

– Другие слышали!

– Кто другие? – Слава говорит тихо, почти отвлечённо. – Леха, ты слышал?

– Нет, я не слышал, – с удовольствием прикуривая, говорит парень с шконки напротив, тот, что лазит на решку. Слава обращает взгляд к тормозам, в его неопределённого цвета глазах прочитать ничего нельзя.

– На вокзале. Кто слышал?

Тишина.

– Ты, – говорит Слава пострадавшему, – называл его дураком?

– Я не помню точно… – мнётся пострадавший.

– Так. Я не слышал. Леха не слышал. На вокзале никто не слышал. Значит, ты врёшь?

– Я – вру?! – задохнулся хохол.

– Значит, сознаёшься…

– В чем сознаюсь?

– Что врёшь. Ты только что сказал. Твои слова: «Я вру».

– Я не сознаюсь! – хохол разгорячён, но твёрд и убеждён.

– Значит, врёшь и не сознаёшься?

– Я не вру!

– Так не врёшь или не сознаёшься?

– Не вру и не сознаюсь! Слава, я запутался! Но это правда: он меня дураком назвал.

– Запутался или попутал?

– Да, попутал! Ты же понимаешь!

– Понимаю, когда вынимаю. Леха, что скажешь?

Леха, серьёзно обдумав вопрос:

– Кто пиздит, тот пидарас?

– Конечно! – хохол явно хочет угодить, но Леха непреклонен:

– Значит, ты пиздишь?

– Почему? – парень начинает бледнеть.

– Потому что ты сказал, что попутал, врёшь и не сознаёшься.

– Я этого не говорил.

– Значит, мы со Славой пиздим?

– Нет, вы со Славой не пиздите.

– А кто пиздит, тот пидарас?

Хохол едва не плачет:

– Мне смотрящий разрешил.

С верхней шконки слезает до этого молча наблюдавший за хатой мужчина в спортивном костюме, с рукой без двух пальцев, присаживается за дубок и, глядя в упор на хохла тёмным каменным взглядом:

– Что разрешил?

Хохол в отчаянье:

– Володя, ты же сам сказал! Я говорю – что мне делать? А ты говоришь – дай ему по голове.

– А если я скажу тебе повеситься? Ты в курсе, что на тюрьме рукоприкладство запрещено?

– Володя, я не хотел…

Слава сочувственно:

– Не хотел, но ударил. Наверно, немного хотел?

– Немного – хотел.

– Значит, пиздишь, – подвёл итог Леха. – А кто пиздит, тот пидарас дырявый. Значит, ты дырявый?

– Нет!! Я не дырявый.

– А доказать сможешь?

– Как?

– Да просто: сядь в тазик с водой. Если пузыри пойдут, значит дырявый. Если нет – обвинение снимается. Сядешь в тазик?

– Сяду! – твёрдость вернулась к хохлу.

В тишине Леха скомандовал:

– Тазик на середину!

Пластиковый тазик с холодной водой появился тотчас. С убеждённой решимостью хохол спустил штаны и уселся в таз, расплескав воду, и, уже спокойно, сказал: «Я – не дырявый».

– А ты погоди, – тоном эксперта возразил Слава, – не гони волну. Сейчас посмотрим. Да где ж увидишь, воды мало, надо подлить. Воды сюда! Ты по воле-то кем был?

– Футболистом.

– Ну, вот – футболистом. А он дураком тебя называет… Сейчас мы тебе водички дольём. Если пузырей нет, то и базару нет – оправдан.

Хата взорвалась хохотом и криками: «Дырявый! Пузыри! Дырявый!» Все завыло, заулюлюкало, запрыгало и закачалось: «Дыря-а-а-вый!»

– Кормушка!! – перекрывая всех, заорал цыган. – Васю держите!!

Звякнула и откинулась кормушка, рожа вертухая вперилась в неё:

– Это что у вас?

– Ничего, старшой! Все нормально! – раздались голоса.

– А ну, расступись! Живо, я сказал! Хотите резерв? Что это? – посередине, голой задницей в тазике, горестно сидел футболист.

– Ничего особенного, старшой, – объяснил смотрящий. – Купаемся.

– И все?

– Все.

– Тогда гулять! – кормушка захлопнулась.

– Дело передаётся в суд, – объявил Слава. – Судебное заседание состоится в прогулочном дворике. Явка обязательна.

Камера пришла в движение, из угла между тормозами и ближней шконкой разобрали гору курток, под которой обнажилась чугунная вешалка. Через несколько минут, вся одетая, хата ожидала прогулку.

По одному, из хаты на продол, на лестницу, мимо вертухаев, наверх, на крышу, в прогулочный дворик, в бетонную камеру, не намного большую, чем хата 228, где вместо потолка решётка, а над ней небо, то самое, упоминаемое в шутках, небо в клетку, серое, сырое и недоступное. Здесь можно ходить, что несколько человек и делают, остальные расположились на корточках, как зрители перед артистом – многострадальным ответчиком.

– Встать, суд идёт, – объявил Слава, и все встали,включая Леху с литровой кружкой чифиру в одной руке и Васей в другой. – Прошу садиться, кто желает; кто не желает – присаживаться. Слушается дело по обвинению гражданина – как фамилия? Доценко? – гражданина Доценко – в том, что он дырявый; данный факт установлен предварительным следствием.

– Я не дырявый, – затравленно возразил хохол.

Каменный взгляд смотрящего зловеще похолодел:

– В тазик садился? Пузыри шли? Что молчишь? Порядочному арестанту всегда есть что сказать. Я задал вопрос.

– Шли. Но я не виноват.

– Но пузыри были?

Футболист свесил голову.

Прихлебнув чифиру и передав кружку дальше по кругу, включился Леха:

– Может, ты за собой что-нибудь чувствуешь?