Отражения

Однажды мы переходили с мамой улицу и полицейскому показалось, что мы нарушили правила движения. И он стал дубинкой мою маму забивать. Он бил ее с таким ожесточением, что она упала на мостовую и на ее белой кофточке показалась кровь. Я в ужасе бросился к маме, как вдруг она поднялась и вцепилась в лицо полицейского ногтями. И с такой силой в него вцепилась, что, когда она оторвала свои руки от его лица, то его оно превратилось в кровавое месиво за одну секунду. Я никогда не ожидал от этой хрупкой женщины, как моя мама, что она способна так поступить, защищая себя. А может быть больше — защищать меня. Полицейский схватился рукой за глаз левой рукой, а правой он достал из кобуры пистолет. Эту сцену наблюдал немецкий обер- лейтенант и он громко по немецки остановил казнь. Он не дал мою маму расстрелять. Но я запомнил этот эпизод на всю жизнь. Этот поступок моей мамы как бы определил мое отношение, которое потом, после войны, и стало главным, когда я сделал то, что сделал будучи десятилетним ребенком. Не прощать. Та ситуация, которая тогда сложилась, она как бы поделила мир на людей и не людей. Полицейские — это предатели. Они были все предатели и у них нет понятия национальности.

Были и еврейские полицейские, которые, и я это видел своими глазами, когда люди во время погромов в гетто выбрасывали детей за проволоку гетто в надежде, что белорусы подберут этих детей и спасут. А евреи-полицейские шли и на еврейском языке звали этих детей. Они прятались в развалинах. И когда они слышали родную речь, то откликались. Дети выходили, а полицейские, еврейские, их забирали и сдавали на расстрел обратно в гетто. Я видел это своими глазами. И хочу сказать, что об этом никто не пишет, никто не говорит. Но я считаю, что у предателей нет национальности. Человек, который стал предателем, заслуживает смерти от своего народа. Не ушли от возмездия и те еврейские палачи, которые были. Их хозяева, немцы, их тоже не пощадили, хотя их убили в последнюю очередь.

концу войны, об этом тоже не говорят, Минск буквально уничтожала советская авиация. Налетали армады самолетом, наши бомбили все, что можно было бомбить. Мы укрывались в бункере, точнее в погребе и с каждым взрывом бомбы молили Бога: спаси, Боже маму, папу, хотя папы не было. Спаси бабушку, дедушку. Постоянно мне приходилось молится — просить Бога, чтобы он нас спас. Я помню, мы бежали под бомбежкой и сначала я налетел на убитого мужчину, а потом на девочку с оторванной ногой. Это было страшно.

А перед уходом немцы и полицаи жгли остатки Минска сами.

Зондеркоманды состояли из полицейских и каких-то молодых людей в штатском. У них были огнеметы и они этими огнеметами обрабатывали дома. Все горело.

Однажды, уже перед освобождением, мой старший брат, совершенно случайно из рогатки выбил стекло у немецкой машины. Он не был партизаном. Он был просто мальчишкой, который играл и выбил стекло немецкой машины. А наш сосед служил в полиции, в службе безопасности. Это была такая страшная служба, которая следила за всеми и забирала людей безвозвратно. Сосед это увидел и решил моего брата расстрелять. Он схватил мальчишку за волосы, приставил к сараю, достал пистолет и стал наводить пистолет. Я был намного меньше, но знал, что такое смерть и пистолет. Я разогнался и ударил полицая головой в живот. Тем самым я сбил прицел. Сосед два раза меня отшвыривал ногой и два раза я ударял его головой в живот. Наконец он не выдержал и поставил меня рядом с братом и снова навел пистолет. А из его дома неслись крики «Юзеф, Юзеф». Это такие же полицаи из службы безопасности, такие же бандиты, звали его пить бимбир. «Бимбир» — это самогон, который тогда пили. И вышла его мать, наша соседка и сказала, я запомнил ее слова. Она сказала на белорусском: «Юзеф, ты мальчишек потом расстреляешь, запри их в сарай, иди домой, ребята зовут продолжать застолье». Она нас закрыл в сарае и пошел пить водку. Но позже открыла нам и сказала: «Идите домой». Мой брат в течение трех месяцев потом не разговаривал, потерял дар речи. И этот случай произошел почти в то время, когда немцы уже бежали. После них в городе появились люди с красными повязками, с оружием, которые были партизаны и патрулировали город. Регулярная армия еще не вступила в Минск. И вдруг среди этих людей я увидел нашего соседа. И он тоже был с красной повязкой.

Когда советская армия вошла в город, то вошла и советская власть со всей карающей своей мощью. Лица призывного возраста, с ними не разбирались, а забирали в армию и бросали вперед. Формировались этакие штрафные батальоны, штрафные роты для тех, кто переждал оккупацию и не был в партизанах или подполье. Их-то почти всех убили.