Отражения

— Вы видите сегодня в Израиле не то, что хотели когда-то построить?

— Я ничего не хотел строить. Страну создали до меня. Я просто хотел жить в демократическом государстве. После Польши, с её дефицитом, Израиль казался раем. Но тогда, пятьдесят лет назад, это была другая страна. Полная идеалов и стремлений построить свой мир. Сегодня же мы — почти как все остальные капиталистические страны, далеко не идеал, скорее — наоборот. Все основывается на том, сколько у тебя денег, что ты с этими деньгами делаешь. Типичная капиталистическая страна. А, если и есть идеалы, то они очень скромные.

— Обидно, жалко, что все это, настоящее, уже ушло?

— Причина, по — моему, в типичной еврейской натуре. Говорят, что два еврея — это три политические партии. Мы не способны создать какую-то единую идеологическую силу. Когда в Израиле начинаются выборы, все — обещают, приходят к власти и в тот же день забывают, что обещали. Но я не бываю разочарованным. Я заранее знаю, что так везде — и в Америке, и в Европе, и в России, и во всем мире.

— А что вы все-таки получили за эту историю с секретным докладом Хрущева?

— Американцы обещали миллион долларов за приобретение этого доклада. Может быть, она дали миллион израильскому правительству — я не знаю.

Но вот что интересно: когда я репатриировался в Израиль и пошел изучать иврит, однажды ко мне пришел человек, который представился как сотрудник из Шин-Бет, из службы контрразведки. И он мне сказал тогда: «Господин Граевский, мы никогда не забудем то, что вы сделали для нас. Возьмите подарок — ручку с „вечным пером“ и бутылочку с чернилами». Это все…

Виктор Граевский умер в октябре 2007 года.

Мститель

Этот человек прожил долгую и непростую жизнь, но один ее эпизод, когда ему было всего 10 лет, был и остался в этой жизни едва ли не самым главным. Но уж точно — определяющим. Не каждый решится, десяти лет от роду, выстрелить в человека, чтобы отомстить.

— Если бы я этого не сделал, я бы жалел. Как мне кажется сегодня, я бы себя презирал и считал бы, что я трус. То есть я бы дал возможность тому, кто совершил злодеяние спокойно жить и наслаждаться жизнью.

В июне 1941 года, когда немцы, без боев, вошли в столицу Беларуси Минск, он был ребенком. Но запомнил и голод, и ставшие привычными смерти, и унижения. Особенно от бывших своих — от полицаев.

— Вообще, в Беларуси было довольно- таки много полицаев. Полицаев боялись больше, чем немцев. Немцы приходили проверять, вечером, на облавах. На наших домах были вывешены таблички с фамилиями тех, кто там живет. Немцы проверяли, если там оставался на ночь кто-то посторонний, то все подлежали расстрелу. Но в обычную жизнь немцы особо не вмешивались. Их не интересовало, что делало и как выживало гражданское население. Главное, чтобы не сопротивлялось оккупантам.

А вот полицаи — это были очень страшные люди, потому что, во-первых, они как бы были «свои». Они многих и многое знали там, где жили до войны. Хотя среди полицейских было немало и других национальностей — не белорусы. Они были очень жестокие, проверяли, придирались ко всему. Они обыскивали. Могли человека обвинить, что он еврей только лишь потому, что у него вьются волосы. У меня так было с братом моей жены, который имел темный цвет волос и вились. Еле- еле его спасли от расстрела, потому что полиция его арестовала. Люди всей улицей доказывали, показывали документы, что он не еврей. Значит поэтому не изгой, не преступник. Это все вытворяли бдительные полицейские.

Я думаю они все это делали от души. Потому что это были люди, которых власть, та власть, делала сверхчеловеками по сравнению с теми, кто жил рядом. Эти люди, наслаждались своим ощущением свободы и всевластия. Я не знаю конечно, что они там думали, но то, что нас они не считали за людей, это точно. Я не помню ни одного с их стороны нормального отношения к женщине, к ребенку. Когда полицай проходил мимо, то мог просто ударить тебя ногой ни за что, ни про что. Если, например, стояли в очереди за хлебом, а нам выдавали эрзац-хлеб, то полицейские, которые следили за порядком, если он что-то казалось не так, то они могли дубинкой ударить любого человека.

— Власть развращает…

— Да, власть — это страшная вещь и человек с дубинкой — это страшный человек. Мы полицейских боялись больше, чем немцев.