Отпуск без содержания (СИ)

  - Знаешь, я много думал и решил, что мы должны расстаться. Столько проблем! И потом, я не могу бросить Леру. Ты сильная, справишься, а она слабая, у ней никого нет. Прости меня, прости.

  Он произнес это скороговоркой, и какое-то время я старалась понять услышанное. Не хотелось верить, что страхи были обоснованными и Алексей уходит из моей жизни. Как могло так случиться, что до этой минуты у меня было так много, а теперь вот - ничего?

   Мне было больно смотреть на него, и я закрыла глаза. Ноги стали ватными, захотелось опуститься на пол. Алеша снова прижал меня к себе. Слезы мочили его рубашку, но я не замечала, что плачу. Музыка закончилась, он осторожно отодвинулся, легко приобнял меня за плечи и повел на место.

  - Открой глаза и дыши, - услышала я его голос, - дыши.

  Пока я сидела, пытаясь это сделать, он быстро рассчитался с подошедшим официантом. Заверив его, что со мной все в порядке и помощь не потребуется, взял меня за руку и вывел на улицу. Я шла, видела, дышала, но говорить почему-то не могла. Алеша занервничал.

  - Скажи хоть что-нибудь, хоть негодяем назови, что ли, - попросил он.

  Слов не было, желания что-то сказать - тоже.

  - Поверь, я не хотел, чтобы так все закончилось, но выхода-то ведь нет.

  Я, с трудом шевеля губами, зачем-то повторила:

  - Выхода нет.

  Лицо Алеши сморщилось, будто он съел что-то кислое.

  - Я отношусь к тебе лучше, чем к кому-либо на этом свете, ты об этом знаешь, но давай не будем начинать все сначала, от этого никому не будет лучше, поверь.

  Я молчала, я верила, я всегда ему верила. Когда мы долго не виделись, он говорил, что был занят раскидыванием накопившихся проблем, сегодня он расстался, надеюсь, с последней.

   Алексей подозвал такси, усадил меня, назвал адрес, отдал деньги. Машина тронулась. Краем глаза я успела заметить тень облегчения на его лице и поняла, что он рад расставанию.

  - Моей дочери скоро семнадцать, - зачем-то сказал шофер, разглядывая меня в зеркало.

   Я ничего не ответила.

  Плохо, когда у человека нет места, где бы он мог остаться один, поплакать, погоревать при надобности. Если подумать, то общежитие - одно из самых дьявольских изобретений человечества. Гореть в геене огненной тому, кто его придумал. В студенческом муравейнике мне было всегда трудно. В общежитии любой на виду, и это никому не доставляет удовольствия, а для меня просто невыносимо. Мне даже в библиотеке сосредоточиться трудно: мешает шорох страниц, тихие разговоры. Одиночество и тишина нравятся больше. Вот такая я. И ничего с этим поделать нельзя.

   Плохо было и то, что делиться горем с подругами я просто не умела, все предпочитала держать в себе. Раньше об этом не задумывалась - всегда была такой. А вот сейчас подумала, что с моей бедой мне идти не к кому и некуда. Мир такой большой, а для меня в нем ничего нет.

  Однако, просто необходимо было найти такое место, где была бы возможность завыть в голос. Сдерживаться становилось все труднее, и только страх, что я стану причиной бесплатного представления для целого этажа, заставлял держать себя в руках. Я остановилась у окна. Это было то место, где Алексей впервые поцеловал меня.

  Не знаю, сколько я там простояла, но от раздумий очнулась, услышав голос Вадима.

  - Привет, подруга! Я уж третий раз мимо прохожу, а ты все стоишь и стоишь.

  Он подошел ко мне и заглянул в лицо.

  - О, да тут все серьезно.

  Потом взял за рукав и потянул.

  - Пойдем в мою комнату, на тебе просто лица нет.

  В последнее время с девчонками в комнате и с ним я общалась мало, предпочитая отмалчиваться, если ко мне не обращались, однако мои отношения с Алексеем ни для кого из них не были тайной. Не знаю, осуждали они меня или сочувствовали, но с расспросами не лезли, и я была за это благодарна.

  В комнате Вадима никого не было. Это была "двухместная камера", как он называл свою комнатушку, предмет зависти многих. Тем более, что его "сокамерник" в общежитии частенько отсутствовал: во-первых, он где-то подрабатывал; во-вторых, в городе жила его одинокая тетка, у которой тот мог зависнуть на пару дней, если денег до стипендии не хватало; в-третьих, сокамерник был влюбчив и постоянно бегал на свидания, которые частенько продолжались до утра. Когда он занимался, было неизвестно, но учился неплохо.

  В комнате Вадим усадил меня на стул, сам сел рядом.

  - Ну, рассказывай, кто обидел мою подругу, - проговорил он голосом, каким врачи разговаривают с маленькими пациентами.

  Видя, что я не отвечаю, он произнес с какой-то мрачной решимостью:

  - Наверно, на правах друга мне пора ему морду набить...

  - Не надо, - сказала я, наконец, дрожащим голосом, - не надо. Он сделал все правильно, он бросил меня.

  - Поплачь, - сказал Вадим тихо и, подвинув стул ближе, обнял за плечи.

  Я прижалась к чужому телу, чужим рукам и наконец-то зарыдала. Плакала долго, Вадим молчал, только гладил меня, как маленькую, по голове. Кто-то зашел в комнату, но он показал вошедшему кулак, и тот молча скрылся.