Отпущение грехов

– Пожалуйста, – охотно кивнул он. – Катаев у нас – вроде неуловимого Джо. Кот, который гуляет сам по себе. Все знают, что придет на собрание, и он каждый день приходит. А где проводит время в промежутках – никто не знает.

Что-то в его голосе, в глазах, во всем облике заставило меня усомниться в правдивости сказанного. И я, недолго думая, схватил бутылку с остатками водки – благо, мне она больше была не нужна – и запустил в Сотникова, целя ему в больную руку. Он не ожидал такого взрыва эмоций и даже не сделал попытки увернуться. Бутылка угодила в плечо, но он все равно взвизгнул от боли. Представляю, какой бы раздался рев, попади я в место перелома.

– Думай, – посоветовал я. – Для чего тебе голова? Чтобы в нее хавку складывать?

Он посмотрел на меня помутневшими глазами, в которых к боли примешивалась ненависть, но мне было плевать на его чувства. Я ведь предупреждал, правда? Уши нужно мыть в первую очередь.

– А если я все равно скажу, что не знаю? – наконец, после упорной внутренней борьбы, осведомился он.

– Тогда я в тебя телефоном запущу, – пообещал я. – Я же очень чувствительный. И ранимый. Жутко огорчаюсь, когда меня обманывают. Но при этом я очень меткий. И попаду в твое сломанное щупальце.

В его душе опять закипела борьба. Я наблюдал за ней почти как в кинотеатре – захватывающий боевик. Борьба единства и противоположностей… Стоп. Это другое кино. Но все равно захватывающе – одна борющаяся часть Гаврилы Сотникова призывала его к благоразумию: дескать, ничего хорошего в том не будет, если я начну кидать разные предметы, а под конец, войдя в азарт, даже из пистолета постреляю. Доказывала, что молчание в этих условиях – не подвиг, но чистой воды мазохизм, причем, вплотную граничащий с идиотизмом. Вторая часть возражала, что стучать на друзей подло, отступать перед лицом опасности – трусость, что молчание – в любом случае золото, а язык до Киева доведет.

Тогда первая часть заявила, что Господь, вон, тоже говорил, да как говорил! Что Галилей тоже отступал перед натиском инквизиции, но это не помешало ему остаться в памяти потомков, а выдача этой информации все равно не принесет вреда Катаеву, потому что я не успею до него добраться – меня раньше укокошат на квартире Козодоя.

После этой тирады упрямая часть Гаврилы сдалась. Я порадовался за нее, а заодно – за себя. Теперь, значит, расколется. И Сотников не подвел.

– Хорошо, – быстро, словно от скорости, с которой будет произнесено признание, зависело, останется он среди живых или уйдет в мир теней. – Я действительно знаю, где скрывается Катаев. Я скажу тебе место. Только обещай: не трогай его до собрания. Ну, что тебе стоит? Все равно он вместе со всеми будет на квартире Константина Юрьевича.

– Ага, – легко сказал я. – Обещаю. – В самом деле, почему не пообещать? Обещанного три года ждут, а мой карт-бланш заканчивается сегодня в полдень. Получается, я ничем не рисковал. Пусть надеется.

– Он в санатории «Лазурный берег» сторожем работает, – сказал Сотников, сделав огромные глаза – примерно как у мышки, когда она мужественно какает. – Только под другим именем. Он там – Толик Липовый.

Вот как все просто! Думаю, именно из-за этой простоты товарищи из ФСБ столь жестоко лопухнулись. Нет, ну правда – кто заподозрит какого-то сторожа-пропойцу в том, что он – как там Ружин выразился? – мозг целой религиозно-экстремистской организации? Переоденется в цивильную одежду, сядет в крутую тачку, и вот перед изумленной публикой совершенно другой человек. Просим!

Но какого черта Гаврила так не хочет, чтобы я до собрания побывал в сторожке Виктора Катаева, который Толик Липовый (имя-то какое себе чудесное подобрал!)? Что-то там с этой сторожкой нечисто. Что именно? Понятное дело, я бы все равно наведался туда до собрания, но теперь появился лишний повод сделать это. Сотников темнил не зря, я это нутром чувствовал.

– Он, наверное, ценный кадр? – поинтересовался я. – Чем он в вашей лихой организации занимается? Не зря же вы его так законспирировали.

– Никто его не конспирировал, он сам себя законспирировал, – огрызнулся Гаврила. – А занимается тем, что всякие новые идеи придумывает и выносит их на собрание. «Пирл Харбор» тоже он придумал. А Козодой, когда услышал, обеими руками за эту мысль вцепился.

– Хорошо развиты хватательные рефлексы, – прокомментировал я. Значит, Ружин, а с ним и информаторы из госбезопасности были в значительной степени правы – именно тщательно замаскированный Катаев, а не выставленный напоказ Козодой был генератором идей секты. Что мне это давало? А ничего и ни в каком смысле. Кроме, разве, еще одного предлога, чтобы наведаться к гражданину Катаеву раньше, чем он прибудет на чрезвычайное заседание руководства.

И Гаврила Сотников – мне тоже был теперь без надобности. Все, что нужно, я у него уже выпытал, так что он в моем номере сделался просто ненужным балластом, портил кислород и занимал место. Очень наглый, нужно сказать, балласт. Сообразив, что у меня к нему вопросов больше нет, подхватил с кресла бутылку, из которой вылилась не вся водка, и принялся уничтожать ее.