Отпущение грехов

— Чёрт, Эви. Твой рот, — он стонет, толкаясь бёдрами вперед. Его член ещё глубже проскальзывает в мой рот, головкой задев горло. — Я так и знал, что эти губы были созданы для моего члена, — говорит он сквозь сжатые зубы. И, да, так оно и есть. Эти губы — мои губы — были созданы для его члена, сейчас я в это верю. И как теперь я убью мужчину, для члена которого были созданы мои губы?

И прямо сейчас мне хочется лишь одного — чтобы этот член, который сейчас у меня во рту, был создан для того, чтобы быть внутри меня. Я кладу руки ему на плечи и трусь своим голым распутным телом о его, такое праведное. И то, как его кожа скользит по моей, кажется абсолютно правильным.

— Ты заставляешь меня грешить, Эзра, — шепчу я.

Я трусь о него лоном, и стоит адскому пламени охватить каждый миллиметр моей сущности, как наши губы встречаются в грубом поцелуе, его зубы вонзаются в мою нижнюю губу так сильно, что начинает течь кровь. Кровь, а потом я чувствую свой собственный вкус, и он прав, на вкус я, и правда, как рай. Может, все эти годы меня обманывали, ведь дьявол не может быть на вкус как рай, это невозможно. Мне хочется произнести его имя, потому что мне нравится, как оно звучит, когда срывается с моих губ.

— Эзра, — со стоном протягиваю я, и в стоне его звучание ещё лучше, чем я себе представляла.

Он хватает меня за бёдра и с животным рыком переворачивает. Протянув руку за спину, своей одной большой ладонью он обхватывает оба моих запястья и вытягивает их над моей головой, удерживая на месте. Я пытаюсь освободиться, но он ещё сильнее прижимает их, грозя нарушить кровообращение. Сжимает всё больше, и я перестаю сопротивляться. Я со стоном отдаюсь этому, стараясь сдержать порыв закричать, потому что я хочу, чтобы он трахал меня, но не вот так — на полу. Он отпускает мои запястья, но лишь для того, чтобы схватить бёдра и дёрнуть мою попку вверх.

— Не ты трахаешь меня, Эви. Я трахаю тебя. — Моя щека прижимается к холодному полу, а он кладёт ладонь между моих лопаток, прижимая меня к полу, удерживая на месте. — И я трахаю жёстко, — шепчет он, а потом отстраняется и вонзается в меня.

Я закусываю губу, немой крик застревает в горле. От его гладкой кожи исходит жар; его тело ощущается таким идеальным за моей спиной, между моих бёдер … но одновременно таким нечестивым, грязным, греховным, что я должна убить его за это. Я должна перерезать ему горло, но я не могу, потому что мои губы были созданы для его члена. «На вкус ты, как рай, Эви». И как я могу убить того, кто сравнивает меня с раем, благоговея, как перед святой? Сейчас я не в состоянии думать об этом — он вонзается в меня с такой силой, но одновременно так нежно, если подобное вообще возможно. Его руки заставляют меня трахаться с ним, чувствовать его, подчиняться ему, как делала та рыжая. Он хочет меня, я хочу его и… поток моих мыслей словно спотыкается, потому что всё это слишком хорошо.

Его пальцы впиваются в мои бёдра, причиняя боль. Его губы двигаются к моему уху, зубы прикусывают мочку, но вот он отстраняется и отпускает мои плечи. Его пальцы на моих бёдрах тянут их назад, навстречу его беспощадным толчкам. Он проводит одним пальцем вдоль моего позвоночника, между ягодиц и задевает то место, которое кричит о грязи, мерзости и грехе. Я ахаю.

— Может, мне стоило начать отсюда? Тебя когда-нибудь трахали в зад, Эви? — он нависает надо мной, его разгорячённая грудь прижимается к моей спине, а губы щекочут ухо. — Если мне так хорошо в твоей киске, могу только представить, насколько хорошо мне будет в твоей сладкой, — его шёпот перерастает в низкий стон, — девственной заднице.

Я не могу и слова вымолвить в ответ. Пытаюсь, но не могу, и просто качаю головой, потому что теперь по-настоящему чувствую, как меня поглощает адское пламя, и оно сожжёт меня до кучки пепла. Я закрываю глаза, закусывая губу. И тут его большой палец трётся… в том месте … и я не могу остановить поток воспоминаний, в который окунает меня моё сознание. Одного прикосновения хватает, чтобы бросить меня в самые тёмные расщелины моей памяти, куда я сама стараюсь никогда не заходить.

— Не смей кричать. Не смей, мать твою, даже пискнуть, Эвелин, — шипит Захария, прижимая меня к полу за горло своим массивным предплечьем. — Я придушу тебя голыми руками, а потом наброшу тебе на шею верёвку и повешу в кладовке. Буду всем рассказывать, что ты сама себя убила, в точности, как и твоя мамаша, потому что демоны внутри тебя всё никак не могли заткнуться.

Он вонзается в меня, всё тело, словно от ржавых гвоздей пронзает боль, захватывая каждую частичку плоти внутри меня.

— Грязная. Нечестивая, — кряхтит он, снова и снова вонзаясь в меня, вызывая слёзы из глаз.

— Пожалуйста, Захария. Перестань, — молю я его сквозь рыдания.

— Я не могу перестать, Эвелин. Я должен наказать тебя за то, что ты заставляешь меня так сильно тебя хотеть. Это известный тебе грех. Секс. Ты заставляешь меня грешить, и поэтому я должен причинить тебе боль, чтобы ты больше никогда не захотела соблазнять меня. Я должен болью очистить тебя от грехов.