Отпущение без грехов

Отдала необходимое распоряжение бухгалтерии, дотерпела этот рабочий день, примчалась домой, чудом не попав в ДТП. Закрыла дверь на все засовы, задвинула шторы, как будто пряталась от тысяч любопытных глаз. А ночь все равно догнала ее в укрытии. Ночь рассматривала ее, терзала, резала сердце на части черным лучом взгляда Мананы.

А дальше было время, которое они с Рустамом старательно воссоздали из «до того». До того, вне того, когда не могло быть того. И пусть так будет – без того. Всего без двух дней, воспоминаниями о которых можно жить. Из-за них можно умереть. И любая причина, любое следствие останется только их тайной.

Он приезжал в Москву по работе, как прежде. Они совещались, как всегда. Тоня исключала возможность личных разговоров, Рустам их и не искал. Но она видела, как он меняется. Обычно открытый, искренний, добродушный, он теперь казался замкнутым, часто раздраженным или подавленным. Пару раз, когда он был в кабинете, а Тоня разговаривала с кем-то из сотрудников-мужчин, она ловила его острый, недобрый и подозрительный взгляд.

Однажды они вместе вышли из офиса. Ему нужно было повернуть вправо – к гостинице. Ее машина стояла у подъезда. Вдруг прогремел гром, хлынул ливень. Кажется, никто из них не заметил, как это получилось. Но они оказались в ее машине. Она выехала со двора, через три минуты пыталась остановиться у гостиницы, но он положил ладонь на ее руку и отрицательно покачал головой. У ее дома вышли из машины и медленно пошли к подъезду в струях всемирного потопа, который спрятал их от остальных людей земли и оставил лишь один островок для спасения.

А в одну реку, как известно, нельзя войти дважды. И этих двоих крутые волны унесли в другую сторону от восторга встречи, от безмятежности своей жаркой тайны. Тайна предала их. Она уничтожала их человеческое достоинство, она издевательски обнажала только беспомощность, беззащитность слабых тел и душ перед приказом плоти, которому они больше не могли сопротивляться.

Коварство любого греха в том, что в нем всегда есть и садизм, и мазохизм, а острота ощущений, которые люди пытались себе запретить, топит в раскаленной лаве не только угрызения совести и вину, но и то доброе, благородное, что они испытывали друг к другу. И Рустам, и Тоня сгорали в сумасшествии страсти, а потом смотрели друг на друга украдкой: каждый пытался для себя решить, кто из них виноват в большей степени. И дело даже не в обманутой, несчастной Манане, которая посвятила свою жизнь чужим детям. Дело было в том, что они сами больше не доверяли ни себе, ни друг другу.

Прекратить такие встречи было невозможно. Тоня и Рустам очень мало разговаривали теперь, а ощущали постоянно приблизительно одно и то же. Их вернула друг к другу какая-то сверхсила. Что-то подобное это и прекратит.

Вроде бы то была не любовь, а мука. Но, наверное, такое отчаянное пламя и открывает в людях всю их особую, неповторимую красоту. Тоня выглядела как самая грешная богиня, Рустам – как самый прекрасный мученик. И все, что они так долго и с таким усилием пытались скрывать, было написано на их лицах, звенело в воздухе, который они оба жадно глотали. А это уже не роман, не интрижка, как у многих. Это то, что людям не прощают, что вызывает жгучую зависть и ненависть. И дверь самой злой воле открывают лучшие побуждения: как они могут? Такое предательство, такая подлость.

Бедная Манана, несчастные дети, теперь совсем сироты. Этому надо помешать, это должно прекратиться. Ни Тоня, ни Рустам не слышали таких разговоров, но они оба были достаточно умны и опытны, чтобы читать их во взглядах, выражениях, улавливать сквозь стены.

В тот день Рустам простился с Тоней утром, позвонил домой, что вылетает. А дом его затопил кровавый кошмар.

Когда дети ушли в школу, родители Рустама забеспокоились из-за того, что невестка долго не появляется. Пришли… Манана лежала в луже крови на кухне. Врачи «Скорой» сказали, что она жива, но большая потеря крови. Она пыталась перерезать себе горло кухонным ножом для мяса. Рядом на полу лежала трубка домашнего телефона.

Сослуживцы в Москве о трагедии узнали из сообщения грузинских СМИ, которые расползлись по интернету.

У Антонины схватилась льдом вся кровь в венах, застыли губы: они не пропустили даже стона. И она в молчании сотрудников читала не сочувствие, не столько потрясение, сколько осуждение. Не исключено, что было злорадство, по крайней мере хоть у одного. Так приходит сплошная ночь, без просвета, без надежды, без объяснения. Тоня прожила какие-то дни, понимая лишь одно: что-то, связанное с ней, вызвало эту беду. Но она не сможет ни в чем разобраться.

А через неделю ночью ей позвонил Рустам. Он был в Москве, в гостинице. Сказал, что нужна ее помощь.

– С Мананой ничего хорошего, но она жива. В больнице, – сказал он, когда вошел в квартиру. – Дети с родителями. А мы с тобой должны в этом разобраться. В Тбилиси мы сделали, что могли. В Москве я мало кого знаю. А на фирме без твоей помощи поиски невозможны.