Отныне я – странник

Дальнейший его путь по улицам, знакомым до боли, осложнялся борьбой с желанием перейти на бег. Сдерживала только нелепость этого поступка, и нежелание предстать перед Ульянкой взмыленным как конь, и запыхавшимся. Вот так и шёл, неспешно ведя на поводу обеих своих лошадей — шаг за шагом приближаясь к заветной цели.

Вот и дом, видно, как во дворе неспешно возится Марья, деловито сметая с каменной дорожки угольную пыль (видимо уголь недавно подвезли и уже перетаскали в сарай). Но увидев идущего по улице Гаврилова, женщина бросила метлу и опрометью побежала в дом, голося:

— Юрий Витальевич приехали! Встречайте хозяи…!

Буквально через несколько секунд, во двор выскочил Гаврила и подбежал к воротам. И как ни странно, умудрился их открыть до того, как Юрий дошёл до них.

— Юрий Витальевич! Здравствуйте отец родной, наконец-таки вы вернулись! Ульяна Матвеевна уже заждалась вас, извелась матушка! — С этими словами, он отвесил поклон, Взял у Юры поводья и собирался повести лошадей в конюшню.

— И тебе хорошего здоровья Кузьмич. Только сразу лошадок не пои, да и поводи немного. Каюсь, гнал их — спеша домой. — Ответил Юра, с небольшим поклоном.

Тем временем на крыльцо чинно вышел Матвей, как обычно одетый в свой старый стрелецкий кафтан. А из-за его спины, любопытствуя, выглядывала жена Гончарова, держа в руке и покусывая кончик своего головного платка. А Ульянкин отец, неспешно пригладив рукой свою бородку, деловито с хитровато — довольным прищуром, изрёк:

— Ну, здравствуй зятёк, спасибо тебе, порадовал ты меня внучкой. Удружил. Теперь, немного погодя, жду от тебя уже внука. Ты уж извини меня старого, но в твоё отсутствие, я сам сделал дитю колиску (колыбель). Да не стой ты как столб, иди скорее к своей лебёдушке, чай измаялся, её не видя. Да и на сокровище своё, поди, не терпится скорее посмотреть.

В этом, бывший стрелец оказался прав. Юре хотелось как можно скорее войти в дом, но отталкивать тестя, перекрывшего собой дверной проём, тоже не хотелось. Как будто прочитав мысли зятя, Матвей шагнул в сторону, уступая дорогу и молча, отодвинул рукой Марью, не успевшую вовремя посторониться.

Жену, Гаврилов нашёл в их спальне, она как раз сидела и кормила грудью ребёнка. За этим занятием, она была похожа на Мадонну с картины Рафаэля «Мадонна в кресле» — тот же взгляд, наклон головы, та же нежность, с небольшой каплей грусти. Только, вместо просто сидящего на руках младенца Иисуса, его ещё маленькая дочурка, приникшая к материнской груди. Прикрыв за собой дверь, Юра замер, не в силах оторвать от жены своего взгляда. Она тоже заметила его, её взор стал радостным, но одновременно, покраснев и засмущавшись, она тихо промолвила:

— Юрашка, любый мой. Не надо так на меня смотреть, мне неудобно так. Дай, пожалуйста, дочурку докормить.

— Да, да родная, я подожду. — Ответил Юрий и беззвучно ретировался в соседнюю комнату.

Ждать пришлось не очень долго, но это время, всё равно тянулось как вечность. И когда Уля появилась в двери, ведущей из спальни, Гаврилов резко вскочил из кресла, в котором сидел, и сделал несколько шагов на встречу к ней. Его жена тоже кинулась навстречу ему и прильнула к мужу всем своим телом. Всё это было проделано в полнейшей тишине — без единого звука. Юра глубоко вдохнул, ощутив приятный запах, исходящий от любимой женщины, правда, к нему прибавился ещё какой-то доселе незнакомый. — «Так наверно пахнут все кормящие матери». — промелькнула и тут же исчезла шальная мысль.

— Ну как ты радость моя? Как дочурка? — Первым заговорил Юрий, нежно прижимая к себе жёнушку.

— Всё хорошо любимый, наша доча спокойная, поест и спит. Лицом наша девочка, ну очень на тебя похожа — особо, когда во сне улыбается. Ой, да чего это я стою, ты, поди, устал и с дороги голодный. — Засуетилась Ульянка.

— Постой, солнышко ты моё, успеется. Не уходи, дай мне на тебя налюбоваться.

Но вместо этого Юра начал покрывать личико своей жены нежными, невесомыми поцелуями. Молодая женщина какое-то время благодарно подставляла то щёчку, то бровку, то уста…, но затем немного отстранилась и прошептала:

— Милый, уже банька то, поди, согрета, негоже с дороги немытым быть. Ты иди, а я пока на стол соберу. — Сказано это было так нежно и настойчиво, что Юрий, напоследок ещё поцеловав жену, послушно пошёл выполнять её указание.

После баньки, изрядно разморённый паром и пробитый вениками, Гаврилов, не столько хотел, есть, сколько вздремнуть — хоть часок. Но стол уже был накрыт и все домочадцы, ждали только его. Пришлось их уважить, и присоединиться к общей трапезе, после которой, желание уснуть только усилилось: и как назло, стало невыполнимым. Виновником чему стал тесть, пожелавший посудачить о политике.

— Ты послушай меня сынок, — начал тот, когда они оба оказались в Юрином рабочем кабинете (было видно, что в его отсутствие за порядком в помещении ревностно присматривали) — ты вот говорил мне одно. А народ то, Петруху не любит, ему Иван мил.