Отец шатунов. Жизнь Юрия Мамлеева до гроба и после

«Могу высказать такую парадоксальную мысль: не были ли Высшие силы <…> на стороне фашистской Германии, дав ей проиграть, показав всему Человечеству, что стремление человека к чему-то большему (так же, как в случае с коммунистическим проектом), чем либеральный утробный рынок, ненавистно хозяевам мира сего. Стремление к чему-то большему, к идее Сверхчеловека, к генетическому преображению природы. Там же было много интересных течений, в том числе никак не связанных с идеями геноцида или чего-то в этом роде. Можно вспомнить и Германа Вирта, и Отто Рана, и братьев Штрассеров. И вот у меня складывается такое впечатление, что та война была как раз великой трагедией, что воевали два великих проекта, которые как раз давали альтернативные взгляды на некапиталистическое развитие, на, скажем так, возможность уйти от царства чистого чистогана. Именно царство чистого чистогана эти два духовных проекта и столкнуло лбами, чтобы из этого получить свою выгоду. Так, собственно говоря, и получилось, потому что англосаксонский мир вышел из этой войны, по гамбургскому счету, даже большим победителем, чем Советский Союз»[276].

«В будущем снова будет легче – когда кончится эта чудовищная цивилизация голого чистогана, чистого материализма, которая обрекла человека на чисто внешнее существование, бессмысленное и просто бредовое»[277].

«[Беспокоит] часть молодежи, описанная в романе Пелевина Generation P, находящаяся в подвешенном состоянии… в мире голого чистогана»[278].

«Исторически это [перестройка] был период надежд – надежд на перемены, но такие перемены, которые принесли бы человеку подлинную свободу, духовную свободу, свободу становления личности, а не такую формальную свободу, которая легко может превратиться в новый деспотизм – деспотизм денежного мешка, голого чистогана, подавляющего человеческое в человеке»[279].

«Это общество голого чистогана, где в центре – не человек, а презренный металл. Это современное постчеловеческое общество потребления, доллара и т. д. Иными словами – это прямая дорога в ад, без обратного билета»[280].

«Радикальная смена цивилизаций, более чем вероятно, осуществится в этом тысячелетии, скорее всего, в его первой половине. Эта смена связана не только с разного рода катаклизмами, но и с неизбежным разрушением тех основ, на которых держится современная, по сути, материалистическая цивилизация голого чистогана»[281].

«Глубинная самобытность России и ее духа скоординируется с движением мировой цивилизации, с ее изменением в сторону от этой бездушной цивилизации голого чистогана и бессмысленного материализма, что как раз и соответствует русскому духу и традиции»[282].

«Видите эти ряды одинаковых громадных зданий в центре города? Это фактически кладбище замороженных. Они лежат там рядками в своих отсеках. Им прислуживают. Их много. Они все в своих прозрачных гробах, расположены в зависимости от их доходов, от суммы их денег. Даже гробы правителей этой страны расположили ниже, чем тех, кто богаче их. Власть чистогана у них абсолютна, даже если это касается трупов»[283].

«Души человеческие, отравленные смрадом, лицемерием, лживостью, финансовым фашизмом и его кровавыми войнами, духовным идиотизмом этой материалистической цивилизации голого чистогана <…> рекой сливаются в безысходные слои низших, адовых миров»[284].

«Может тряхануть так, что эта глобальная цивилизация голого чистогана, финансового диктата и пищевого отравления рухнет, и это будет хорошо для всех, а для России особенно»[285].

* * *

– В богему! Хочу в богему! – высокопарно кричал писатель Мамлеев, глядя в окно, за которым бушевала метель.

После Москвы, а тем более Нью-Йорка тихая университетская Итака и вправду могла показаться тоскливой. В теплое время года она напоминала коллекцию кукольных домиков или декорации к очередному фильму, предназначенному для показа на восточной стороне Бродвея. Зимой же, как сейчас, проходил снежный буран – и городок оказался не просто отрезан от мира, а парализован, как респектабельный парализованный старик. Сильнее, чем сам городок, на нервы действовали только его обитатели: постоянно улыбающиеся студенты и их туповатые профессора – никогда нельзя было точно определить, улыбаются они потому, что на душе у них разливался малиновый звон, потому ли, что фальшиво выражали свое расположение, или потому, что где-то спрятался фотограф, которого видят все, кроме мистера Мамлеева. И все как на подбор – одно лицо. За исключением разве что той привлекательной клуши, что постоянно улыбалась, завидев его в библиотечном коридоре.

Городок парализовало. Бесполезно громыхала снегоуборочная техника на Трипхаммер-роуд, размахивали лопатами улыбчивые обитатели Итаки – на оказавшиеся в белом аду улицы вышел весь город, кроме Марии Мамлеевой и ее супруга, нараспев голосившего: «Богема! Хочу в богему!»