Отец шатунов. Жизнь Юрия Мамлеева до гроба и после

В этих словах Сергея Шаргунова в концентрированном виде содержится изумление и одновременно недоумение, которые постоянно сопровождают мамлеевского читателя — как благодарно всматривающегося в каждую его букву, так и расположенного скептически.

Сейчас, когда, по-видимому, весь корпус текстов Юрия Мамлеева выложен на стол (осенью 2022 года был опубликован ранее не издававшийся роман из начала 2000-х — «Скитания»), вроде бы пора взвесить все его наследие и вынести окончательное суждение по поводу его места в русской литературе. Но возможно ли это?

И да и нет.

Литературная канонизация — это самое настоящее эхо евгеники и соответствующих способов мышления. По каким критериям мы измеряем чистоту и ценность того или иного художественного произведения? Что в обширном корпусе мамлеевских текстов считать значимым, а что — несущественным?

Не нужно проводить специального исследования, чтобы выяснить, какую книгу Мамлеева считают самой «ценной» большинство его читателей. Безусловно, ею будут «Шатуны». Но что, если дебютный роман Юрия Витальевича — всего лишь бренд, ловкий маркетинговый ход, а «настоящий» Мамлеев — это Мамлеев-фантаст («Блуждающее время»), Мамлеев-антиутопист («После конца»), Мамлеев-утопист («Россия Вечная»), Мамлеев-сатирик («Вселенские истории»)? Здесь мы неминуемо угодим в ловушку, которую я стремился обезвредить всей этой книгой, подошедшей к финалу.

Дело в том, что самой распространенной ошибкой в случае Мамлеева является восприятие его как автора одной великой книги и множества не столь выдающихся произведений. На самом же деле я уверен, что вся библиография Юрия Витальевича, включая прозу, стихи, пьесы и философские трактаты, — это один большой текст с одной ключевой мыслью, по-разному развитой.

Эту мысль интуитивно чувствуют и понимают все читатели. Обычно ее пытаются выразить одним-единственным словом — «мамлеевщина». Впервые оно было зафиксировано в 1978-м в одноименной работе Михаила Шемякина. Это рисунок, на котором запечатлены две мужские фигуры: один персонаж одет в крестьянскую косоворотку, другой — в однобортный пиджак. Они мучают кошку, причем фигура в косоворотке заносит над головой зверька маленькую птичку, похожую на острый нож. Лица персонажей выглядят очень довольными, но глаза их при этом ничего не выражают: кровавая сцена не приносит им садистского удовольствия, они окончательно и бесповоротно отупели от своего бытия на этой земле.

Завершает картину наивно-идиллический пейзаж на фоне: торчат крыши бревенчатых избенок, тропинка уводит невидимого путника в густые хвойные леса. На небе ни облачка, но ясным его не назовешь: оно абсолютно пустое, лишенное света. Все это вместе и есть визуальное выражение «мамлеевщины», какой ее увидел друг писателя.

Что мы имеем в виду, когда говорим о «мамлеевщине» в повседневном обиходе?