Отец шатунов. Жизнь Юрия Мамлеева до гроба и после

Приложение У Горичевой

Изрядно одутловатый и даже опухший от нехватки сна и питания Анцетонов провалился в поезд, только прибывший на станцию Сен-Дени. На второй месяц жизни в предместьях Парижа его начало пугать смешение французской, арабской, берберской и иной, попросту неразличимой человеческой речи. От мужского, женского, фермерского и рабочего многоголосия он укрылся наушниками, в которых басовитый голос утробно декламировал и полупел: «А по граду Сарь ходит псарь-косарь. Подымает косу босу, как собачью плеть. Ей в земле с того покосу долго не истлеть». Певца этого Анцетонов не раз видел своими глазами: впечатляющее двухсоткилограммовое тело его было непременно облачено в рясу опричника, на которую ушло метров десять черной мешковины, а рыжая косматая борода вечно торчала в разные стороны замысловатыми веревками. К горлу пассажира парижского метрополитена подступил печальный ком осознания того, что он заметно пережил этого могучего безумца, который теперь пел о псаре-косаре прямо в его бессонную голову.

Оглядываться по сторонам Анцетонов давно отучился. Вместо этого он нырнул глазами в открытую почти наугад книгу — мягкая обложка, офисная бумага, по-русски крупные буквы русских слов:

Юрий Мамлеев и каждый, кто вслед за ним станет играть с пограничным, обречен считаться и графоманом, и классиком. Ибо что есть «метафизический реализм»? Пирамида. Мистическая и загадочная, как в Египте. Вульгарная и шулерская, как АО «МММ»[472].

Это был только лишь эпиграф, но его Анцетонов перечитал пять или шесть раз, дивясь тому, как ясно изложены в этом абзаце мысли, которые он долго мыслил и чувствовал, так и не сумев их сформулировать. «Только мы Царя не знаем, не хотим и не желаем, и встречаем долгим лаем, как и встарь», — допевал будто из совсем другой, настоящей жизни Олег Фомин-Шахов. «Или его звали Шаховский?» — подумал Анцетонов.

В задумчивости он поднял глаза и рассеянно взглянул на сидевшего напротив араба неопределенного возраста — то ли ребенок, то ли подросток, то ли такой же человек, как Анцетонов, почти что средних лет. Поежившись от неудовольствия, он возвратился к чтению: