Отец шатунов. Жизнь Юрия Мамлеева до гроба и после

Вероятно, онейрическое искусство существует ровно столько же, сколько человеческие существа вообще занимаются художественным творением. Еще в «Илиаде» Гомер рассказывает о том, как Зевс послал к царю Агамемнону божество сна Онейроса (или же Гипноса), чтобы внушить тому свою волю и направить войско ахейцев к стенам Трои. Так сновидение повлияло на реальность, совершив творческий акт (а война — это тоже род творчества, пусть и воспринимаемый обычно в наши дни как неприемлемый) за того, кому оно явилось. Недаром за описанием сна у Гомера следует описание яви, в котором Онейрос материализуется уже в виде Оссы, «вещего голоса» Зевса, в стане ахейцев:

Так аргивян племена, от своих кораблей и от кущей,
Вкруг по безмерному брегу, несчетные, к сонму тянулись
Быстро толпа за толпой; и меж ними, пылая, летела
Осса, их возбуждавшая, вестница Зевса[419].

В своем нынешнем виде своеобразный онейрический культ оформился, пожалуй, в эпоху романтизма, в которой трудно найти поэта, так или иначе не обращавшегося к эвристике сна. Сновидческие мотивы в этот момент передают несколько идей, характерных для романтиков: бегство от реальности, опыт смерти и, что самое важное в данном случае, — погружение в мир чистой поэзии[420], где перестают различаться сон и явь, как, например, в финале «Оды соловью» Джона Китса:

Was it a vision, or a waking dream?
Fled is that music: — Do I wake or sleep?[421]

Романтизм пройдет, однако онейрические и псевдоонейрические эпизоды будут то и дело появляться в творениях русских и европейских классиков. Полагаю, тем, кто в школе учил наизусть сон Обломова, нет смысла напоминать о каждом подобном эпизоде у Пушкина, Грибоедова, Достоевского, Толстого, Чернышевского и так далее — вплоть до ремизовской сентенции о том, что «сон может быть литературной формой»[422].

В начале XX века, когда психоанализ стал одной из доминант западной культуры, сюрреалисты, их попутчики и эпигоны превратили сон из эпизода в самодостаточное высказывание, которое зачастую является единственным содержанием произведения, будь то картина, скульптура, фильм, литературный опыт или музыкальное сочинение.

Впрочем, куда интереснее то, что аналогичный процесс затронул и литературу, не просто отрицавшую психоанализ, но и открыто выступавшую против него. Думаю, здесь уместно будет вспомнить классика «темной литературы» Говарда Филлипса Лавкрафта, писателя от начала до конца онейрического и, к слову, имеющего немало общего с Мамлеевым (как минимум в упорном стремлении описать неописуемое и помыслить немыслимое).

Не будет большим преувеличением сказать, что интерес к онейрическим методам проявляется на фоне кризиса, сопряженного с поиском новых форм и идей. Онейрическое возникает там, где начинается признание творческой несостоятельности — личной или доминирующих творческих практик в целом. Спящий творец противопоставлен творцу бодрствующему, то есть воспринимающему реальность, движущемуся с ней и вместе с ней подверженному инерции.

По крайней мере так, судя по всему, полагал Мамлеев. В 2002 году он написал небольшую заметку о прозе Николая Григорьева, в которой сделал такое замечание:

У Николая много рассказов, где обыденная реальность и план «сновидений», иных измерений переплетен в единую и цельную панораму. Причем иногда даже трудно отличить «обыденность» от «кошмара». Не то реальность стала сновидением, не то сновидение реальностью <…>. И это знак времени[423].

Это самое неразличение обыденности и кошмара впоследствии стало одним из ключевых мотивов романа «Другой», впервые опубликованного в 2006 году.

Переводчик Леня Одинцов, «молодой чуть юркий человек лет двадцати семи», едет в мистическом электропоезде «Москва — Улан-Батор». Состав мчится не в Монголию, а на тот свет, останавливаясь в различных филиалах ада, чистилища и чего-то неописуемого, возможно — того, что можно было бы назвать раем. Ближе к концу этого путешествия сознание героя, а заодно и читателя, все сильнее путается, за маршрутом все сложнее уследить, но выглядит он примерно так:

Преисподняя — Ад ничтожных душ — станция «Рассеянные во Вселенной» — Обители[424] — Ожидание — Бездна — Неописуемая Реальность.