Отец Иоанн (Крестьянкин)

По воспоминаниям В. Н. Сергеева, «подходя к храму с южной стороны, идущий видел церковные ворота, в правой стороне которых — большая икона под стеклом (не помню уже, какой иконографии), взойдя в ограду, справа — желтая пристройка к трапезной — сторожка и свечная лавка, а за ней, впереди, большая высокая паперть. Слева — небольшой домик, кладбищенская контора с пристройкой для отдыха духовенства».

На главном входе в храм и сейчас можно видеть массивные металлические двери, поставленные в 1894 году на средства измайловского фабриканта-благотворителя И. В. Бутюгина. Внутри храм напоминает старинные царские палаты — просторный, широкий, с невысоким, затейливо расписанным потолком и стенами. Эта роспись производит впечатление древней, но на самом деле она выполнена в 1905–1906 годах знаменитым московским художником, первым реставратором рублевской «Троицы» Василием Павловичем Гурьяновым, который в своей работе ориентировался на роспись Владимирского собора в Киеве. Сразу после войны потолки и стены поновил художник Никита Иванович Степанов — баптист, в конце жизни принявший православие. Он писал по старым контурам, только освежая краски.

При советской власти храм не закрывался, хотя прошел через множество испытаний. Так, в мае 1922-го из него было изъято 196 предметов «церковных ценностей»; с чудотворной иконы Иерусалимского образа Божией Матери при этом сорвали и топтали ногами драгоценную ризу. А в 30-х были репрессированы четверо служивших в храме священников, о. Павел Анисимов был расстрелян. Во время войны недалеко от храма неоднократно падали немецкие фугаски, но ни одна из них, по молитвам прихожан и священников, не взорвалась.

Ступив внутрь храма, Иван Крестьянкин на некоторое время замер: он узнал церковь из своего недавнего сна. Именно в ней он встречался со старцем Амвросием… В тот же день, 20 июля, на вечерней службе в Коломенском управляющий Московской епархией митрополит Крутицкий Николай (Ярушевич) ввел нового псаломщика в алтарь и благословил на служение. В обязанности псаломщика входило исполнение пения и чтения на клиросе и сопровождение священника во время исполнения им треб на дому (в ХIХ веке псаломщик вел также и документацию храма — метрические книги, клировые ведомости, финансовые документы и т. п.). О московских псаломщиках послевоенной эпохи вспоминал А. Ч. Козаржевский: «В храме служили, как правило, превосходные псаломщики: они читали четко, с осмысленными мелодическими паузами и ударениями, не впадали ни в равнодушное бормотание, ни в нарочитую, чисто светскую выразительность. О том, что они безупречно знали церковнославянский язык и служебный обиход, и говорить не приходится».

Иван Крестьянкин быстро полюбил «свой» храм. Всё в нем уже казалось родным — от образа Иерусалимской Матери Божией до врезанной в стену и сохранившейся до наших дней черной таблички «Говорить шопотом. Благоговейная тишина»; от примыкавшего к храму кладбища с могилами тех, кто служил под сводами храма давным-давно, до лиц постоянных прихожан. И неудивительно: это была старая московская церковь, видевшая царей и патриархов, пережившая всё на своем веку, настоящий духовный оазис в пустыне, — храм, из которого не хотелось уходить. Такое ощущение охватывает и сегодня, когда переступаешь его порог.

С настоятелем храма, митрофорным протоиереем о. Михаилом Преферансовым, у Ивана Крестьянкина сложились добрые отношения. О. Михаил был уже более чем в почтенных летах (ему исполнилось 82) и за годы советской власти прошел через два ареста — в 1929 и 1938-м. Немолодыми были и другие священники прихода — о. протоиерей Николай Архангельский (1872–1949) и земляк Ивана, уроженец орловской деревни Вязки о. протоиерей Алексий Дёмин (1888–1983).

Конечно, общение со столь опытными сослужителями не могло не пойти на пользу молодому псаломщику. А отец настоятель присматривался к новому служителю — как читает, как общается с людьми, достаточно ли внимателен и усерден… На первых порах его смущал несолидно высокий голос псаломщика, про себя он даже назвал манеру чтения Ивана «писком». Но, как выяснилось, всё это было неспроста.

Через полгода служения в измайловском храме, в январе 1945-го, Ивана депешей вызвали к самому управляющему Московской епархией. В Бауманский переулок к митрополиту Крутицкому Николаю псаломщик ехал не без трепета в душе. И точно, еще до того, как Иван успел произнести «Молитвами святаго Владыки нашего…», владыка встретил его суровым вопросом:

— Что ты там натворил?

Иван в смущении молчал. Никакой вины за собой он не знал и не чувствовал.

— Я тебя спрашиваю — что ты там натворил? — еще более грозно вопросил митрополит.

— Не знаю, Высокопреосвященнейший владыко…

И тут лицо митрополита неожиданно осветила улыбка: