Отец и сын

повествующая о рождении и раннем детстве царевича Алексея Петровича, о первых надеждах, которые питал по поводу сына отец и о первых расчетах, которые делали на него недруги Петра.

1

Началось все семнадцатого февраля 6198 года от Сотворения мира, или 1690 года от Рождества Христова. Был понедельник.

И начался, и шел этот день спервоначалу самым обычным образом. Не обычное началось только вечером, когда за ужином Петр не увидел Евдокию. Хотя… Что же в этом удивительного? Петр – женатый человек и понимает – что к чему: отчего живот у женушки, отчего Дуняша побледнела и подурнела, отчего у нее последнее время почти всегда кислое выражение лица, отчего она очень мало ела: только пожует чего чуточек и отставит. Так ведь всегда бывает, когда баба рожать собирается, но сами роды еще не приспели. Хотя и говорили все вокруг, и немецкие лекари тоже, что беременность молодой царицы протекает как следует и оснований для беспокойства нет, но матушка Наталья Кирилловна с сыном все равно смотрели на нее с участием и тревогою.

В тот вечер мать сказала сыну:

– Дуняше неможется. Она испросила позволения не выходить к ужину. Я – позволила… А ты бы, Петруша, после ужина зашел к ней, проведал да утешил…

– Проведаю. – коротко ответил сын.

При этих материнских словах юный царь сразу вспомнил, ч т о говорил ему неделю назад любимый дядюшка Лев Кириллович, заметив, как племянник трусит, когда заговаривали о приближающемся прибавлении царского семейства.

– Это что – невидаль что ль какая – баба на сносях? Родит, родит, ничего с нею не сдеется. Иного пути явиться человеку на свет Божий не было и не будет. Все одно, кто тот человек – холоп кабальный или трону наследник. Тут о другом думать надобно: кто родится – царь будущий или теремная затворница.

– Мне – все одно, кто бы не родился. – быстро, как давно для себя решенное, ответил племянник.

– Э, нет, дружочек! Хорошо, кабы наследник и царь будущий пораньше родился. Ах, для чего? Ужли не понял? Да чтоб постарше был, когда ему час ударит престол принимать… Что зенками-то сверкнул? Обиделся, что ли, как на смерть твою намекнул? Ну, этот ты напрасно… Помнить о смерти всегда полезно. А царю – тем паче.

Ты ведь, хотя и царь, а как все – не вечен. И кто тебя об этом без вражды или умысла какого скажет, коли не я? Софья, что ли? Да если мальчик у тебя родится, она, как есть, от злобы желчью изойдет, поди. Даже в келье, за стеной и под стражею.

2

Итак, вспомнив, что говорил дядюшка Лев Кириллович, Петр решился показать матери, что сын ее, поскольку дитя у него вот-вот народится, – уже не ребенок, и, напустив на себя, сколько мог, важности, сказал:

– Ничего с Дуняшею худого не сдеется! Родит, как и все. И до нее рожали, и после нее рожать будут! – и далее добавил тоже близко к тому, что услышал не так давно от дядюшки Льва:

– Тут о другом гадать надобно: кто народится – парень или девка.

– Кто не родится всяк для жизни сгодится! – улыбаясь ответила на эти слова сына матушка.

– Так-то оно так, согласился сын. – А все же хочется, что бы мальчик, наследник престола появился пораньше.

– Вестимо. – тоже согласилась мать. – Только ведь как угадать-то…

– А говорят, есть бабки, которые угадывают.

– Говорят…

3

Разговор этот происходил во время ужина на половине царицы-матери. Ели только мать и сын – двое, запросто.

И вдруг в дверь столовой сунулась голова одной из бабушек, которые последние дни от Евдокии ни на шаг не отходили, и, торопливо, тревожно, а в то же время как бы и радостно, – не сказала даже, а чуть ли не вскрикнула:

– Началось!

И тогда, роняя стулья и посуду, мать и сын бросились вослед за бабушкою, но Петра в ту комнату, где находилась Евдокия – не пустили. Пустили только свекровь.

Петр же в растерянности только огляделся. Ничего больше не оставалось. У него, не смотря на крайнюю степень возбуждения, хватило рассудка не ломиться в запертую дверь. И поскольку действительно ничего больше не оставалось, он уселся в старинное привезенное из Польши еще при дедушке Михаиле Федоровиче, кресло, стоявшее в углу.

Дело в запертой комнате, по-видимому, затягивалось. Взволнованный Петруша места себе не находил: то сидел в кресле, обхвативши руками острые колени и раскачиваясь, то принимался ходить и даже бегать по этой странной комнате с единственным креслом польской работы, то снова садился, то подходил к двери, подставлял ухо и пытался расслышать – что происходит за нею; но ничего понятного не слышал: дверь была добросовестно прикрыта. Угадывалось только некая суета, беготня, то и дело бухали, закрываясь, какие-то двери.

Так и шло время. Вечер давно кончился. Наступила уже ночь, с самого своего начала полная тревоги и напряженности. И конца ей видно не было.

4

Поскольку беременность молодой царицы ни для кого в Кремле секретом с некоторого времени не была, то заметный ночной переполох во дворце получил немедленное и точное истолкование: «Дуня -царица рожает!»