Отец и сын

– О чем, Семушка, слезы льешь? Аль обидел кто? Ты только скажи, а уж мы ему…

Но услышавши царские слова, к нему обращенные, Мишуков, напротив, принялся реветь еще громче.

За столом все же некоторые опять сделали попытку увидеть в картине смешное, и, так сказать, адекватно отреагировать.

– Молчать! – резко выкрикнул царь. – Или не видите, что не в себе вовсе человек? – И, налив в оловянную чарку воды, буквально силою заставил плачущего лейтенанта отпить несколько глотков. Сказал ему строго:

– И не стыдно тебе? Русский офицер, фрегатный командир, а ревешь как… как… – Петр явно затруднялся в поисках сравнения. – С какой стати плачешь-то? Сказывай!

Ослушаться Мишуков не посмел. Испивши воды, он, хотя и икал, хотя и слезы у него ручьем течь не перестали, начал говорить:

– А как… как мне не плакать? Как не… плакать? Ведь вот сидим мы… за этим столом, едим, пьем, новому кораблю радуемся вельми … Хорошо ведь?

– Хорошо! – весело подтвердил повелитель. – Вали дальше! Любопытно…

– Питербурх строится не по дням а по часам… Все мы, моряки российские, да и я сам – Семка, Семка Мишуков, который отроком еще пас телят боярских и который ныне и кортик имею и на военной службе состою, все мы милость твою и планы твои, государь, великие, понимаем доподлинно, и животы свои легко положим за тебя и за Отечество наше любезное, коли нужда станет… Но ведь… Но ведь здоровье-то твое трудами великими уже подточенное… Вот я и плачу… На кого ты нас покинешь?

Вот теперь наступила мертвая тишина. Все ожидали, что царь страшно разгневается. И какой ни был хмельной Мишуков – тоже ожидал. Он высказался и теперь был готов ко всему.

Но гнева царского не последовало.

– Как, на кого? – спокойно удивился Петр. – У меня есть наследник – царевич.

– Ох, да ведь он – глуп! Все расстроит! – с нескрываемой досадою ответил царю Мишуков. – Расстроит, как есть! – повторил он.

На этот раз наступила не простая тишина, а такая, что стало явно слышным многое людское дыхание. Снова запахло гневной царской вспышкой. Но – удивительное дело – опять таки, против ожидаемого – царь вдруг усмехнулся и… залепил Мишукову крепкую затрещину. Мишуков здорово шатнулся, но на ногах устоял. Видать, не был он настолько пьян, насколько хотел казаться. А Петр – сказал ему, мрачновато сказал, это правда, но без гнева:

– Дурак! Этого при всех не говорят!

5

Ночь после пирушки Петр провел на новом корабле, в крохотной капитанской каюточке на корме. Лежал на свеженабитом пахучем сеннике. Простынею ему служил кусок новой парусины. В головах была походная кожаная подушечка, набитая конским волосом. Одеяло царское походное, было хотя и теплое, ватное, но старенькое, не с единою заплатою. Но менять его на новое царь не велел.

Было тихо. Но Петр знал, что за каютною дверью расположились два его денщика – расторопных, понимающих своего повелителя когда с полуслова, а когда и вовсе без слов.

На верхней же палубе разместилась еще, хотя и немногочисленная, но охрана с оружием. Так что царь имел все основания считать себя в полной безопасности.

Но сна не было.

Сразу же после застолья, Петр, по постоянному своему обыкновению, часа с два соснул. И потому, видно, ночью долго не мог уснуть. Но была и еще одна, главная, причина царской бессонницы: пьяная выходка Семена Мишукова.

Петр отлично понимал, что будь Мишуков потрезвее, он ни за что не решился бы сказать то, что сказал. Но ведь (и это царь тоже хорошо понимал) «что у тверезого на уме, то у пьяного на языке». Выходит, что, так как этот пьяный лейтенант сказал, думал и едва ли не все, кто сидел нынче днем за столом с царем.

И это было правдой. Потому что так же, как Мишуков, думал и сам царь.

6

Но что же делать! Что же делать, Господи? Ведь впору самому было зареветь в голос не хуже того пьяного лейтенанта. Но этого было никак нельзя. Потому как за дверью если и спят, то очень чутко: при малейшем шуме встрепенутся. А сторожей беспокоить нельзя. Разговоры пойдут о царевой слабости. На чужой роток, как говорят, не накинешь платок…. Да…. Подарил Господь сыночка… Знатный подарочек…

Петр долго-долго ворочался с боку на бок, да так и не заснул толком. Летом на Балтике ночи короткие. Царь лежал и думал.

А, между тем, – как все хорошо начиналось! Как же хорошо начиналось, Господи! И отчего все так плохо нынче – так плохо, что даже флотские лейтенанты, ему, отцу, за сына совершенное неудовольствие вслух и громко безо всякого стеснения выражают! Стало быть сын его и горе его – для подданных – совсем не тайна: все всё знают и судят обо всем. Куда как хорошо!

7

Свой внутренний голос Петр почти никогда не слышал и не слушал. Ибо был всегда очень занят и слишком уверен в себе, – как и любой исполняющий миссию. Только вот в такие бессонные ночи невидимый и неслышимый прочими судья настигал-таки душу его и начинал суд и расправу, причем, ни уйти, ни даже убежать от него куды нито, не было никакой возможности.