Отец и мать

Непривычно для себя суетливо, в порывистых движениях, с низко опущенной головой она провела его в скверик напротив библиотеки. Степенно, с напряжёнными прямыми спинами присели на скамейку. Преодолевая великое смущение, досадуя, что, похоже, полыхающе красна, «будто варёный рак», она предельно кратко, но достаточно полно рассказала о судьбе семьи Елистратовых и, без лишних слов, попросила помочь – перезахоронить останки.

Он, не задав ни единого вопроса, решительно поднялся и указал рукой в сторону «Эмки»:

– Катя, погнали в Пивовариху! На месте определимся, что да как.

– Прямо сейчас?!

– А зачем тянуть? – И неожиданно усмехнулся: – Кота за хвост. Пока светло – отыщем место захоронения, осмотрим окрестности, определим, нет, есть ли охрана и какая, может, всего-то старикан с дворняжкой бродит по полигону. Спланируем действия. Как говорит в каком-то кино щеголеватый швейцар, торжественно взмахнув рукой: «Авто подано!» Катя, да улыбнись ты, наконец-то! Такая красивая, молодая женщина, а – унылая, старуха старухой. Не годится этакое дело, землячка! Мы, переяславцы, жизнелюбцы до мозга костей, в какие бы стороны нас не гнули. Правильно?

Екатерина хотела просто, дружелюбно, улыбнуться ответно, но получилось неприятным, что ей показалось, вздрогом губ.

«Отчего я волнуюсь? Неужели юность моя так и будет вести меня на своём поводке по всей жизни!»

Встала, шагнула, но остановилась, нерешительно глянув на «Эмку». Бдительный Афанасий понял:

– Катя, мой водила, Саня, – надёжный парень. Трепаться не будет где попало. Да и вообще из него слово выжать – что из камня влагу. Если уж мне доверилась – и ему доверяй. Мы с ним в нашей «Эмке» – экипаж машины боевой.

– Есть с кем воевать?

– Ещё долго, чую, будет с кем и за что воевать в этом мире. Великий Блок сказал: «И вечный бой, покой нам только снится». А косточки нашего красного командира Платона Андреевича Елистратова честь честью провезём через весь город на боевой машине. «Эмка», к слову, всю войну отбухала. Возле Красных казарм, где он служил, постоим минутку. – Помолчал, поморщился: – Я, Катя, наверное, опять в своём репертуаре: говорю как на партийном собрании – с пафосом и кудряво. Одно слово – артист. Из погорелого театра.

– Афанасий, ты правильно сказал, ни единым словом не сфальшивил. Не казнись понапрасну. Спасибо тебе. Если нас сейчас слышит с небес душа Евдокии Павловны, то… – Волнение осилило, отвернулась. – Поехали, что ли… командир машины боевой, – и пошла широко и быстро к «Эмке».

Пока ехали, Афанасий рассказал об ангарской истории – о «письмах с того света», о кровавом, беспощадном и бессмысленном бунте на промзоне нефтехимического комбината, о замученных и убитых заключённых и военных. Екатерина сокрушённо покачивала головой:

– Что творили, ироды!

– Да-а-а, натерпелся народ, – солидно заключил Афанасий. – Но что ни говори, Катя, а теперь жизнь выправилась. Никита, понятно, баламут ещё тот, но от социализма не отшатнётся. А через каких-то двадцать лет, о чём говорит партия, – уже коммунизм, и на вечные времена не надо будет никаких революций и контрреволюций, политическая борьба и возня станут бесполезными и скукожатся шагреневой кожей. Будем жить-поживать в своё удовольствие, на зависть Америке и всему буржуазному миру…

– А если народ отшатнётся? – тихонько перебила Екатерина.

– За эти оставшиеся до коммунизма двадцать годков, может быть, и пошатается туда-сюда народ, и, кто знает, побузит малёхо, но-о-о!.. к тому же и вернётся. Скажи на милость, какой дурак от добра бежит?

– Может быть, вернут?

– Нет, Катя: сам вернётся. Сам! Я понимаю подтекст твоего вопроса: не появится ли новый Сталин, чтобы железной рукой навести порядок, каждому, так сказать, указать своё место? Угадал? Не отвечай – угадал! Нет и ещё раз нет: Сталина и никакого другого диктатора на русской земле больше никогда не будет, потому что кровью и муками навечно научены мы. Неторопливо, но уверенно добьёмся поставленных целей и – заживём по-человечески.

– Дай-то Бог.

– Извини, конечно, но в этих делах не на Бога надо уповать, а на выверенную до последнего микрона марксистко-ленинскую теорию и практику.

Екатерина, поджав губы, улыбчиво, но не несходительно, покачнула головой. Афанасий чýток – ни полвдоха-выдоха, ни полвзгляда-смаргивания её не упустит:

– Эх, снова понесло меня, хвастливого краснобая! Извини за мой неуместный тон. Но я, понимаешь, привык жить большими делами – делами области и страны. Знаешь что? А давай-ка, землячка, поговорим о наших детях. Расскажи о сыне – как он, что он?

«О наших детях. О наших детях…» – казалось, не словами, а огоньками, тихими и трепетными, как у свечей или лампадок, из какого-то далёкого далека навеялось в душу её.

– Что сказать тебе, Афанасий? Хороший растёт мальчик. Помощник мой. А в твоей семье, расскажи, что?