Отец и мать

И в этих её непростых словах и неожиданных поступках Екатерина явственно почувствовала несомненное желание помочь молодой маме, что-то важное подсказать ей, передать свой опыт материнства, но и, в ощущениях обострённых, – выдох в своё лицо стылого воздуха.

Отозвалась прижатым голосом пристыженного человека:

– Да, да, несомненно. Спасибо. Извините, если что не так.

Любовь Фёдоровна в хмуром молчании посмотрела поочерёдно на обеих и не сразу смогла сообразить, какая собака между ними пробежала. А когда смекнула, то смерила молдованочку прищурливым взглядом: «У-у, да ты, оказывается, змеюка ядовитая. Ишь расшипелась. Приревновала, поди. А моя-то тёлочка антеллигентная – “спасибочки”, понимаешь ли, “извиняйте” нас, сибирских валенков! Тьфу!»

Женщина опустила захныкавшего сынишку на землю и неожиданно – улыбнулась Екатерине, просто улыбнулась, улыбкой доброго человека, возможно, всё же преодолев в себе какие-то тёмные чувства и настроения.

«Вот так-то по-нашенски, по-русски!» – подумала Любовь Фёдоровна и сказала молдованочке:

– Колянька будет приезжать гостевать ко мне – пущай бы с вашими ребятишками игрался. Вон они у вас какие бравенькие и славненькие.

– Всегда милости просим в наш дом, – отозвалась молдованочка и стала разглядывать своих детей так, словно бы только сейчас поняла, какие же они у неё бравенькие и славненькие.

Глава 66

Григорий выкатил «бобика» на дорогу, из кабины распахнул дверку со стороны пассажирского сиденья:

– Прошу, святое семейство! Так и быть, сыграю до Тайтурки роль Иосифа благочестивого.

– Ну, Колянька, внучок, ласточка ты моя, прощевай, что ли, – стала Любовь Фёдоровна обнимать и расцеловывать внука. – Бросаешь бабушку? Э-эх, ты!

Внук, восторженный и ошеломлённый, что впервые в жизни поедет в машине, вывернулся из бабушкиных рук и первым запрыгнул в кабину, тотчас ухватился за руль, стал урчать и пипикать. Григорий милостиво усадил его к себе на колено.

– Вот так-то ты с бабушкой обходишься? – всхлипнула Любовь Фёдоровна. – Не попрощался путём. Чуть в грязь не столкнул бедную старуху, – причитала она.

– Мама, мама, ну, что ты, родная! – прижалась к ней Екатерина, но и сама было не заплакала, внезапно почувствовав себя беззащитным ребёнком, которого отрывают от матери, от дома, от привычной жизни.

Она острее, чем раньше, осознала, что действительно, действительно начинается новая жизнь, а люди бывают столь недобры друг к другу, мать же будет так далеко, так далеко.

Григорий рукой Коли посигналил:

– Пока дорогу в гору окончательно не развезло – надо бы поспешать.

– Мы поехали, мама, – вроде как попросила разрешения дочь.

– Что ж, поезжайте, – вроде как позволила мать, утирая уголком платка покрасневшее, усеянное морщинками – впервые отчётливо разглядела дочь – окологлазье. – Не забывайте старуху. Только вы у меня и остались.

– Какая же ты у нас старуха! – воскликнула дочь.

Но как ещё утешить мать?

Поехали. Екатерина обернулась и в заднем окне с отрадой увидела стоявших вместе мать и молдованочку. Они обе смотрели вслед машине и в лад взмахивали прощально руками.

– Что, Екатерина, ужалила тебя моя благоверная? – подмигнул Григорий, очевидно гордясь, что ничего от его взгляда не может ускользнуть. – Ты на неё шибко не обижайся: она человек у меня что надо – работящая, домовитая, только уж чересчур стережёт меня, бродягу и непоседу.

– Потому что любит сильно.

– Вашего брата, женщину, порой только сатана и поймёт, – грубовато, чтобы, видимо, притаить своё удовольствие от слов Екатерины, хохотнул Григорий, ловко и форсисто выкручивая баранку влево-вправо на многочисленных ухабинах. – Хотел, Екатерина, подойти к тебе в эти дни, да люди говорили, что ты вся в хлопотах с тётей Любой, в Усолье, знаю, мотались вы. А сам я в одну-полторы смены хлестался на уборочной. Да ещё с председателем приходилось гонять беспрерывно в район: с горючкой издавна в колхозе дело дрянь. Выбивали упористо и остервенело, а иначе шиш на постном масле получили бы. Вечерами, сама видишь, дом рублю – одним словом, зарылся по самое не хочу. А тут вижу, вы шагаете всем своим святым семейством – обрадовался: что называется, и зверь на ловца.

Помолчал, вынужденный предельно сосредоточиться и вовсю газовать на самых крутых, но последних перед шоссе взъёмах и ямах. Коля, сидевший у него на колене и тоже всё одно что руливший, восторженно вскрикивал:

– У-ух! Вот это да!

А Екатерина, вцепившись в плечо Коли, умоляла Григория:

– Ой, чуть потише! Ой!..

И было действительно не на шутку опасно, было страшно – машина могла заелозить и опрокинуться в этой жуткой грязи и скольжине, не одолев очередной бугор или завалившись в выбоину. Вдруг опрокинется всё же – подскакивать и крутиться ей потом с горы целый километр, теряя детали и колёса, в лепёшку сминая кузов и ездаков.