Отец и мать

– Ковыряйся, дурья башка, опосле в мозглой и стылой земле! – незлобиво ворчали переяславцы, не разгибаясь на своих наделах.

Глава 64

Когда вышли во двор, Любовь Фёдоровна неожиданно вскликнула:

– Ой, Кузьма, Федя, сыночки дорогие, пособите-ка мне, забывчивой да глупой бабе, ещё чуток. За пяток-другой минуток управимся. А?

Но, не дожидаясь отклика, – хвать того и другого под локотки и резво, лихим широким шагом утянула на огород, где путанно, но горячо объяснила, что вон те брёвнышки безотлагательно нужно перекатить вон под тот навес. И – ещё дальше от двора с Афанасием и Екатериной утянула парней. Кузьма и Федя снова и рта не успели разинуть – оказались в самом дальнем и глухом закутке огорода, где в стоеросовом, подобном деревьям, бурьяннике обнаружили ещё до войны приготовленные мужем Любови Фёдоровны для новой огорожи брёвнышки, которые, однако, основательно сгнили и теперь, похоже, не годились даже на дрова. Ни Кузьма, ни Федя, тем не менее, не стали прекословить женщине, а смиренно и дружно взялись за перекатку и перетаску совершенно бесполезных в хозяйстве брёвнышек.

Екатерина тотчас разгадала – «мудрёную!», «каверзную!» – задумку матери и, в негодующих чувствах, метнулась было в огород, сама не зная хорошенько, на подмогу или чтобы, возможно, отчитать мать. Но Афанасий, несколько неестественно, не в обморочности ли секундной, покачнувшись назад-вперёд своей монументальной рослостью, успел попридержать её за плечо:

– Подожди, Катя. Подожди. Что ты бежишь от меня, как от чумы? Давай закончим вчерашний разговор.

Он вынул из кармана очевидно именно для этого случая приготовленный карандаш и блокнотик, с чрезвычайной сосредоточенностью и нажимом вывел номер своего служебного телефона. Привычно резким махом вырвал листик, однако, казалось, теряя внезапно уверенность и деловитость, протянул его отчуждённо стоявшей Екатерине низом и даже неуклюже сызбока: видимо, в нём возобладало сомнение – возьмёт, не возьмёт.

– Извини, Катя, но буду настойчив: если что – звони. Звони, звони обязательно. Помогу, чем смогу. Мало ли что в жизни может быть. Не чинись, не стесняйся… землячка.

Она откликнулась движением руки не сразу, смотрела сторонне вдаль по Ангаре и холмам левобережья. Взяла машинально, неловко-слепо и, не заглянув в листик, впихнула его в кармашек кофты.

Постояли, помолчали.

Он жадно, с плотно сомкнутыми губами смотрел на неё. Она, будто подглядывая, приповернулась-таки к нему лицом, – и они впервые за эти два дня открыто и просто, без уловок и натуг, посмотрели друг другу в глаза.

И одна на двоих память летуче коротко, но ярко озарилась пригасше, как под пеплом костра, жившими в его и её душе отзвучиями слов и призраками чувств давнопрошедшего:

«Катя, Катенька, Катюша».
«Мы на лодочке катались».
«Хотел – убила. А забудешь меня, убью и тебя».
«Люблю, люблю, Катюша, одну тебя люблю!»
«Парень у меня есть. Полюбила его. Прощай».
«Неправда!»
«Уходи».
«Катя!»

– Ты такая же красивая, – на осечках неверного голоса шепнул он. – А твои глаза… твои глаза…

– Не надо, Афанасий, – твёрдо, но на невольном срыве к сиплости отозвалась она.

– Понимаю. У каждого своя жизнь. Слышал, у тебя муж есть.

Екатерина слегка качнула головой, но снова отклонилась взглядом к ангарским просторам. День хотя и задавался ясным, тёплым, однако по небу уже наворошило с немилостивого северо-запада снежистых перьев облаков – предвестников близких непогод и стуж.

– От косы, вижу, отказалась.

– Да-а, отказалась.

– Знаешь, а без косы ты практически другой человек – деловая, современная женщина. Этакие мальчиковатые барышни у нас в райкоме по коридорам из кабинета в кабинет шныряют и с задиристым видочком распихивают бумаги с указаниями.

Она, не отводя глаз от Ангары, неопределённо взбросилась слегка плечами, но улыбнулась.

– Я, наверно, груб? Знаю за собой: язык у меня поганый, не умею сдерживаться. Не обиделась, что сравнил тебя с мальчиковатыми барышнями?

– Нет. Мне и самой жаль косы. Но – так надо было.

– Так надо было, – зачем-то повторил он, и прозвучало равно что издалёка, эхом-отголоском. Быть может, он что-то иное подразумевал – своё, глубоко запрятанное.

Повёл глазами на Ангару по взгляду Екатерины:

– Что ты там высматриваешь?

– Давно высмотрела, чего хотелось. Теперь просто любуюсь.

– В Переяславке у нашей Ангары легче дышится. – Помолчал, поприжимая зубы. – Но только-только вспомнишь прошлое – знаешь, порой бежать отсюда охота без оглядки.

Она хотела было сказать: «Разве от себя убежишь?», но – промолчала.

– Тоже верно, – покачивая головой, вздохнул он и отвернулся от Ангары.

Она не поняла:

– Что верно?

– Ты хотела сказать, от себя-де не убежишь. Правильно?

– Д-да.

– Я, Катя, долгие годы говорил с тобой через стены и расстояния и – привык к твоим ответам. А ты со мной говорила?