Отец и мать

Константин Олегович тщательно прожевал, видно и звучно сглотнул, зачем-то плотно сжал губы и более ни слова не произнёс.

Глава 64

Общий разговор так и не собрался, распадаясь поминутно на реплики, вздохи и «глубокомысленное», определила Екатерина, молчание, и вскоре гости засобирались домой.

В прихожей Маргарита спросила у брата, хотя и вполголоса, и с наклоном к его уху, однако достаточно громко, чтобы, верно, кто-нибудь ещё услышал:

– Что, она тоже художественная особа? Как та? Ну, помнишь, с круглыми и красными, как у многодетной крольчихи, глазами? Теперь она твой очередной идеал и муза? Говорила и говорю тебе, Лёвка: все бабы одинаковые. – И как бы интимно, но в щеголеватом звучном рыке присовокупила: – Стер-р-вочки.

Екатерина расслышала и поняла. Скороговоркой попрощалась и – в двери. Дослышала с лестничного пролёта слова Леонардо и Маргариты:

– …И в кого ты, Ритка, такая злоязычная? Мы, кажется, нормальные люди, а ты в кого?

– Ой, какие мы тут все нормальные и правильные!

Но брат не слушал:

– Екатерина Николаевна, я вас провожу! – И выскочил на лестничную площадку, на ходу просовывая руку, путанно и наоборот, в рукав пальто.

– Надо же, какие деликатности и культурности: «Екатерина Николаевна», «я вас»! Ах, ах! – расслышала Екатерина вышедшую на площадку Маргариту.

На Маргариту шикали, затягивали в квартиру.

– Вы, Екатерина Николаевна, разочарованы? Может быть, обижены? – на улице, вприпрыжку следуя за быстро идущей Екатериной, спрашивал Леонардо.

– А мы разве не на «ты»? – внезапно остановилась Екатерина, невероятной для неё кокетливо-лукавой улыбкой встречая его шалеющие счастьем глаза. – Катя, просто Катя. Будем знакомы? Вас, кажется, Леонардо зовут? А можно – Лео, просто Лео?

Оба рассмеялись, открыто и красиво.

– Да хоть Львом! Или Тигром.

– У тебя, Лео-Лев Тигрович, очаровательные родители. И сестра – прямой, честный человек: что думает, то и говорит. Редкое в нашей жизни достоинство. А твой отец – он же поистине замечательная личность. Художник, философ, мечтатель. Теперь я знаю, кто тебе привил влюблённость в эпоху Возрождения.

– Про Маргариту вы… ты мне, Катя, не рассказывай: она у нас танк танком – через любую грязь проскочит и даже не чихнёт. Бедняга Вася её: на сегодняшний день он единственный солдат воинского подразделения, в котором командиру, то есть Маргарите, кажется, что у него целая армия, и он может любую территорию взять наскоком, только скажи солдатам: «Вперёд, мои доблестные воины!» Она вся в этой жизни. И её мечты просты и голы, как фунт гороха, для, естественно, горохового супа: каждый день нужно чего-нибудь хапнуть. Она росла в семье не любя нас, ни мамá, ни папá, ни меня. Говорила, когда стала подростком: «Вы несчастные идеалисты, а потому ничего в жизни не достигнете». Выросла на постоянном противлении с нами, ничего не пожелала взять от папá и мамá, а меня, как старшáя, так и поколачивала нередко, если я принимался её, как она считала, поучать. «Уйди, Манилов!» – было её любимой присказкой перед экзекуцией. Выучилась на бухгалтера, потому что тайно хотела и хочет быть рядом с деньгами, как она говорит, «с капиталами». Но ей, вечной отличнице, активистке, краснодипломнице, чудовищно не повезло: попала по распределению не в банк, как рвалась и как ей обещали, а в хозяйственно-материальную группу на стройке. Почти что в завхозы. И теперь подсчитывает на костяшках и оформляет на бумажках, сколько надо или уже израсходовано всяких там гвоздей и проволоки. Хочет оттуда вырваться, да пока не получается. Я знаю, она страдает: её самолюбие ущемлено. Но она, повторяю, – танк, ух, какой, скажу я тебе, Катя, танкище! Вот увидишь, она когда-нибудь возглавит банк или что-нибудь этакое повыше.

– Не сомневаюсь. И дай бог ей удачи.

– Удачу она сама себе смастерит, из чего угодно, хоть из глины, хоть из грязи. Таким людям ни Бога, ни чёрта не надо. Они верят исключительно в себя. И ещё в то, что все человеки, если хорошенько копнуть, оказываются низменными созданиями.

– Не суди, да не судим будешь. Лучше расскажи, пожалуйста, про маму. Чем она у вас занимается? И, кстати, почему ты говоришь «мамá» и «папá»? Что, твой род дворянских кровей? – невольно усмехнулась, не без желания поддеть, Екатерина. Однако тут же поправилась: – Хотя – вполне может быть. Я тебя, Лео, не обидела?

– Ну что ты, какие обиды могут быть! Наш папа не кровью, а душой самый настоящий дворянин. Помимо эпохи Возрождения, он ещё любит ту, дворянскую Россию, в которой немножко пожил до революции. Он говорит: «Мы потеряли Россию чести и совести и получили взамен некую территорию хама и лодыря. России без дворянства нет и быть не может». Вот такой он у нас максималист! А «папá» и «мамá» я с младенчества от него слышал и, как говорится, всосал с молоком матери.

«Но в наших душах, у кого зримо, у кого незримо, но живёт святая Русь, – подумала, но не произнесла вслух Екатерина. – “Дворянская” – от земли и преходящее, “святая” – от небес и на веки веков».