Отец Горио

— А я, Бьяншон, схожу с ума; вылечи меня. У меня две сестры — два ангела красоты и непорочности, и я хочу, чтобы они были счастливы. Откуда мне добыть им на приданое двести тысяч франков в течение ближайших пяти лет? В жизни бывают такие обстоятельства, когда необходимо вести крупную игру, а не растрачивать свою удачу на выигрыши по мелочам.

— Но ты ставишь вопрос, который возникает перед каждым, кто вступает в жизнь, и этот гордиев узел хочешь рассечь мечом. Для этого, дорогой мой, надо быть Александром, в противном случае угодишь на каторгу. Я лично буду счастлив и той скромной жизнью, какую я создам себе в провинции, где попросту наследую место своего отца. Человеческие склонности находят и в пределах очень маленького круга такое же полное удовлетворение, как и в пределах самого большого. Наполеон не съедал двух обедов и не мог иметь любовниц больше, чем студент-медик, живущий при Больнице капуцинов. Наше счастье, дорогой мой, всегда будет заключено в границах между подошвами наших ног и нашим теменем, — стоит ли оно нам миллион или сто луидоров в год, наше внутреннее ощущение от него будет совершенно одинаково. Подаю голос за сохранение жизни твоему китайцу.

— Спасибо, Бьяншон, ты облегчил мне душу! Мы с тобою навсегда друзья.

— Слушай, — продолжал студент-медик, — сейчас я был на лекции Кювье[58] и, выйдя оттуда в Ботанический сад, заметил Пуаре и Мишоно, — они сидели на скамейке и беседовали с одним субъектом, которого я видел у палаты депутатов во время прошлогодних беспорядков; у меня сложилось впечатление, что это полицейский, переодевшийся степенным буржуа-рантье. Давай понаблюдаем за этой парочкой, — зачем, скажу тебе после. Ну, прощай, бегу на поверку к четырем часам.

Когда Эжен вернулся в пансион, папаша Горио уже ждал его прихода.

— Вот вам письмо от нее. А каков почерк! — сказал старик.

Эжен распечатал письмо и прочел:

«Милостивый государь, мой отец сказал мне, что вы любите итальянскую музыку. Я была бы очень рада, если бы вы доставили мне удовольствие, заняв место в моей ложе. В субботу поют Фодор и Пеллегрини, — уверена, что вы не откажетесь. Господин Нусинген присоединяется к моей просьбе и приглашает вас к нам пообедать запросто. Ваше согласие доставит ему большое удовольствие, избавив его от тяжкой семейной обязанности сопровождать меня. Ответа не надо, приходите; примите мои лучшие пожелания.

Д. де Н.».

— Дайте мне посмотреть на него, — сказал старик, когда Эжен прочел письмо. — Вы, конечно, пойдете? — спросил он, нюхая листок. — Как хорошо пахнет! К бумаге прикасались ее пальчики.

«Так просто женщина не бросается на шею мужчине, — подумал Растиньяк. Она хочет воспользоваться мной, чтобы вернуть де Марсе. Только с досады делают подобный шаг».

— Ну, чего же тут думать? — сказал папаша Горио.

Эжен не имел понятия о тщеславной мании, обуявшей в это время многих женщин, и не знал, что жена банкира готова на любые жертвы, лишь бы проложить себе дорожку в Сен-Жерменское предместье. Это была пора, когда были в моде женщины, принятые в общество Сен-Жерменского предместья, у так называемых статс-дам Малого дворца, среди которых г-жа де Босеан, подруга ее герцогиня де Ланже и герцогиня де Мофриньез занимали первые места. Лишь Растиньяк не знал, что дам с Шоссе д'Антен обуревало безумное желанье проникнуть в высший круг, блиставший такими созвездиями женщин.

Но недоверчивость Эжена оказала ему добрую услугу, вооружив его хладнокровием и скучным преимуществом — способностью ставить свои условия, а не принимать чужие.

— Да, я пойду, — ответил он папаше Горио.