Отдаленное настоящее, или же FUTURE РERFECT

Скитания по снимаемым на последние гроши углам, житье у друзей, а подчас и просто на улице — все это от многого освобождает. На многие, кажущиеся естественными и неотъемлемыми, удобства и вещи заставляет взглянуть по-новому, вынуждая волей-неволей избавляться от множества претензий, как материальных, так и… всяких прочих, одним словом. Кого как, конечно, однако Петяшу вот — освободило. Ладно — хоть не озлобило и не приучило откровенно рвать глотки всем окружающим ради любой, пусть даже едва различимой выгоды. То бишь, сработал, пожалуй, лучший из возможных вариантов. Благо, ежели вправду освободишься от власти вещей и комфорта: «свобода от», что бы там ни говорили разные безответственные личности, существенно отличается от «неимения», хотя в принципе эти понятия друг друга не исключают.

Так вот. Решив для себя жилищный вопрос, Петяша оставил изготовление сувениров (которое к тому времени уже и перестало кормить), и переключился на новое поле деятельности. Что из этого вышло, я, кажется, уже рассказывал — Петяша только-только приличной одеждой и успел обзавестись.

Способствовало неудачам и то обстоятельство, что заработанные деньги он тратил не на налаживание связей в обществе и прочие полезные помещения капитала, но — расходовал на недоходные развлечения, предпочитаемым из коих являлось все то же размышление.

«Свобода от», что поделаешь…

Вот в результате этой свободы Петяша и умирал теперь, под конец лета 1998-го, от голода, устремив бессмысленный взгляд под стол, где свалены были, не востребованные никем, (кроме друзей и знакомых — «чиста позырить», да — после появления в доме дареного старенького компьютера — пользователей Фидонета, подписанных на эхоконференции, посвященные литературному творчеству), машинописные копии четырех написанных им романов, примерно половиною аудитории хвалимых безудержно, другою же — порицаемых за «полное отсутствие каких-либо моральных норм», «маргинальную пропаганду голого прагматизма», «подростково-циническое словоблудие» и попросту «откровенное хамство в лицо читателю». Особняком запомнился отзыв некоего провинциального фидошного пойнта под странным среди человеческих имен и фамилий названием «ЙожЪыГГ», выраженный буквально так: «ффффЪффъ ета аццтой ийижлопсц Ъфво дадад».

2

Некоторое время Петяша лежал на тахте, бессознательно прижимая ладони к животу и глядя в потолок, по штукатурке коего из угла в угол тянулась трещина весьма причудливой формы.

Безденежье и бесперспективье приключалось и раньше. Но тогда — всякий раз, как только положение вплотную приближалось к крайнему, точно по волшебству происходило что-нибудь, в корне менявшее ход дел. И всякий раз Петяше удавалось отделаться лишь сколь-нибудь продолжительным приступом черной, гнетущей футурофобии.

А теперь…

Есть уже не хотелось.

Не хотелось вовсе ничего.

Только — лежать, покорившись сминающей слабости, и только констатировать факт, что гармония мира не знает границ.

И даже крыса уже давным-давно не показывалась…

Крыса жила где-то за холодильником. По крайней мере, появлялась всегда оттуда. Вначале Петяша опасался, как бы животина не погрызла провода, особенно у старенького компьютера, не так давно образовавшегося на смену пишущей машинке, но крыса, видать, была умной и понимала, к чему может привести подобный праздник живота. Вообще, вела она себя вполне прилично: не точила зубы о мебель, не покушалась на запасы продуктов, ежели таковые в доме имелись; Петяша к ней привык и, когда вспоминал о ней, даже подкармливал. К крысам он относился с уважением, полагая их гораздо умнее кошек, собак и разных прочих шимпанзе.

Ну да. Крыса — умная; понимает, что здесь ей сейчас ловить нечего…

Помимо неопределенной серой тоски, жить мешала лишь противная голодная горечь во рту. Но мешала — настолько, что едва ли не одолевала желание лежать, не двигаясь.

Наконец Петяша, собравшись с силами, сел на тахте и оперся о спинку стоявшего рядом с тахтою стула. Из потревоженных штанов, висевших на спинке последнего, выпал, покатился, звеня о паркетные плашки, под тахту желтоватый кругляш. Петяша проводил медяшку взглядом, и сознание его — впервые за последнюю неделю! — покинуло тесные рамки простой констатации собственных ощущений. Крякнув, он перетек на пол, опустился на колени, а с колен — на живот и запустил под тахту руку.

Извлеченный из хлопьев пыли, кругляш оказался жетоном на одну поездку в метро, какие вошли в обиход за несколько лет до вынужденного Петяшина затворничества.

Сознание заработало чуть интенсивнее.

Жетон можно продать и купить хлеба. Четверть буханки минимум — почем он там сейчас. Или лучше полкило овсянки — надольше хватит. Но где продашь? До станции быстрым шагом — пятнадцать минут ходу, а ноги совсем не держат. И солнца снаружи почти не осталось. Значит, ближайшие магазины, скорее всего, закрыты.

Можно выйти к ближайшему таксофону, каковые также уже управились переделать под подобные жетоны, и позвонить Елке. Возможно, она уже вернулась. А можно… А можно не звонить, а употребить жетон по прямому назначению — поехать к ней.