Отчий дом

— Ах, Петр Николаевич, — проговорила она с отчаяньем, хрустнув пальцами. — Если бы вы знали, как я устала в этой Гатчине! Мне надоело здесь все, наскучили люди… Уехать бы куда-нибудь на необитаемый остров, что ли… Ведь остались, наверно, такие острова?

— Такие острова еще есть. Но вы, разумеется, собираетесь туда не одна? — спросил он вкрадчиво. Ему было забавно наблюдать, как эта томная дама начинает очередной роман.

Вероника Петровна игриво-капризно надула губы.

— Вы смеетесь… Но если бы вы знали, как я… люблю вас!.. Понимаю, что это, должно быть, безумие… Скоро вы оперитесь, как говорит Стоякин, и улетите в далекие края. Вот почему я отважилась признаться в своем чувстве…

Она нервно комкала в руках платочек. В глазах блестели слезы.

Петр Николаевич нахмурился. Ну и актриса! Ну и старая… шалунья! Не слишком ли далеко зашла она в своей игре…

— Поймите, мне ничего от вас не надо, Петр Николаевич. Я хочу лишь сказать вам, что никогда не забуду вас…

— Послушайте, Вероника Петровна, — резко прервал ее Нестеров. У него запрыгала правая бровь, и это предвещало вспышку гнева. — Все, что вы говорите сейчас, выглядело бы очень забавным, если бы не имело отношения… к Стоякину. Извините, я буду откровенен и, может быть, резок… Своими любовными шашнями вы увечите душу мужественного, хорошего человека. Стоякин все чаще приходит на полеты пьяным. Вы понимаете, чем это может кончиться? Оставьте же вашу связь с Зарайским, единственное, о чем прошу вас!

Вероника Петровна выпрямилась. Гнев и обида перекосили ее лицо, ставшее вдруг некрасивым, злым, старым…

— Благодарю вас, — прошептала она и, отвернувшись, быстро зашагала, почти побежала к воротам аэродрома.

— Объяснился! — невесело усмехнулся Петр Николаевич, проводив ее взглядом…

14

С приездом Наденьки и здесь, в Гатчине, «дом Нестеровых» приобрел то же значение, что и на Дальнем Востоке.

Это был своеобразный маленький клуб, где по вечерам офицеры-летчики до хрипоты спорили о полетах, о новых конструкциях аэропланов, об искусстве, о происках немцев на Балканах.

В воскресенье сюда приходила целая ватага мотористов во главе с Нелидовым. Располагались прямо на траве в саду. Петр Николаевич изучал с ними магнето, карбюратор, масляную и бензиновые помпы — самые сложные агрегаты мотора. Он объяснял им законы механики, электротехники, сопротивления материалов. Мотористы вспоминали разные случаи, когда мотор выбрасывал черный дым из патрубков, «стрелял» в карбюратор, недодавал оборотов или перегревался и стрелка термометра ползла к красной черте.

Эти занятия обогащали и самого Нестерова: по крупицам собирал он их наблюдения, которые не вычитаешь ни в одном учебнике.

Потом Наденька выносила в сад самовар, и открывалось чаепитие. Начинались рассказы о всяких историях и приключениях. Однажды Нелидов рассказал смешную историю про своего деда Онуфрия:

— Напился как-то дед Онуфрий и лег на печке спать. Среди ночи просыпается, и кажется ему, что заблудился он в дремучем лесу. Воет вьюга. Ни зги не видать. «В такую ночь только ведьмам да чертям раздолье, а христианской душе погибель!» — думает дед Онуфрий, и так ему себя жалко стало, что заплакал горькими слезами. Плутал он по лесу, из сил выбился. Вдруг увидал избушку. Подошел к ней и стучит в ставни:

— Хозяйка! Эй, хозяйка!

Все в избе проснулись. Жена Онуфрия полезла на печку и видит: дед колотит кулаком по печке и кричит:

— Хозяйка! Люди! Пустите в хату, замерзаю!

Жена Онуфрия зажгла лучину и давай бранить мужа:

— Дьявол окаянный! Нализался и теперь детей пугаешь!

Дед Онуфрий увидал свою избу, свою старуху и облегченно сплюнул:

— Тьфу! На собственной печи заблудился!..

Петр Николаевич хохотал раскатисто и неудержно, закинув назад голову, а мотористы улыбались с самодовольной снисходительностью:

— У нас и не то припасено, глядите только, Петр Николаевич, не распаяйтесь, как самовар без воды…

Под конец долго, до сумерек, пели песни. Тенор Нестерова лился чистой и сильной струей. К ней присоединялась светлая и нежная Наденькина запевка. Исподволь, тихо вступал хор мужских голосов — задумчивых, густых, и вот уже разлилась песня широкою, могучею рекою…

Чумазая любопытная гатчинская детвора усеяла забор сада, и казалось, стоит взмахнуть рукою, как они вспорхнут и разлетятся, будто воробьи.

Любил вот так сумерничать Петр Николаевич.

Песня трогала, согревала сердце. Она была доброй, как мать, и хотелось вверять ей самые сокровенные думы…

Сегодня Наденька была особенно оживлена. Через час должны собраться гости, а ей еще предстоят немалые дела — расставить посуду, положить на блюдо поросенка и водрузить на его розовую голову разноцветный венок из моркови, капусты и соленых огурцов, нарезать тонкие ломтики ветчины, раскупорить бутылки с вином, уложить в вазы печенье и конфеты, надеть только что принесенное портнихой платье с ажурным кружевным воротничком, — господи, мало ли дел у молодой хозяйки, когда она ждет гостей!..

Петр Николаевич писал письмо матери.