Отчий дом

Теперь, стоя под венцом и слушая старческий, монотонно жужжащий голос попа, Петр Николаевич вспомнил об этом разговоре в кабинете командира бригады.

Нет, не вериги, а крылья принесла ему Наденька. С ней он пойдет в самые метельные дали и ему будет солнечно и легко.

Петр Николаевич поднял глаза. На купольном своде церкви тускло синели намалеванные звезды и Саваоф почему-то напоминал Можайского, парящего на своем аэроплане.

«Летать — вот призвание мое. Строить аэроплан и летать! — с охватившим всего его трепетом думал Петр Николаевич. — Да, да, Дина будет опорой мне в опасном предприятии. Я еще не говорил ей о проекте моего аэроплана, который уже продуман во всех своих частностях…»

Петр Николаевич увидал профиль Наденькиного лица под медным венцом с крестом наверху и удивился прелести очертаний ее носа, губ, подбородка, шеи, будто тончайший резец влюбленного в свое творение ваятеля создал эти формы для того, чтобы люди славили его искусство.

«Боже, как она красива!.. Столько лет мы были вместе и я не знал, что она так хороша…»

Ему хотелось отбросить фату и целовать, целовать Наденьку в нежные, вздрагивающие губы, но до заветного поцелуя еще было далеко. Еще предстояло водить невесту вокруг налоя и петь «Исайя, ликуй!..»

3

Петр Николаевич, по случаю получения чина поручика, пригласил к себе лучших солдат батареи Олейника и Васильева.

— Что вы, ваше благородие…

— Как можно! В гости к ахвицеру… — польщенные, но испуганные неожиданным и неслыханным приглашением, вполголоса проговорили солдаты.

— Никаких отговорок! — начальственным тоном сказал Нестеров. — Завтра жду вас у себя.

И вот теперь Олейник с Васильевым стояли в прихожей, смущенно переминаясь с ноги на ногу. Слышались переливы буйно-тоскливой песни. Солдаты узнали голос командира батареи:

Однозвучно гремит колокольчик,
Издали отдаваясь слегка.
И замолк мой ямщик, а дорога-а
Предо мной далека-а, далека…

Из гостиной вышла маленькая женщина с веселым, очень красивым лицом.

«Поручица!» — догадались батарейцы.

— Милости прошу, господа. Раздевайтесь.

Солдаты продолжали стоять в нерешительности. «„Милости прошу, господа“. Такого обращения мы и во сне не слыхивали. Чудно, право!..»

— Ну, смелее же, смелее! — улыбаясь, тормошила их Наденька и показала на плакат, висевший в простенке.

Рукою поручика на плакате было написано:

«ЧИНЫ ОСТАВЛЯТЬ ЗА ДВЕРЯМИ».

То ли от необыкновенного этого плаката, то ли от приветливого голоса молодой женщины, но солдаты, с ощущением минутной дерзости, быстро сняли шинели и прошли в гостиную.

Петр Николаевич опустил крышку пианино, приветливо улыбаясь, протянул руку:

— Здравствуйте, батарейцы!

— Здравия желаем, ваше благородие! — отчеканили Олейник и Васильев, вытягивая руки по швам. Поздороваться с поручиком за руку они не посмели, считая это недопустимым.

У празднично уставленного стола хлопотал денщик Петра Николаевича Федя Загоняйко, худощавый, невысокий солдат с очень подвижным лицом и быстрыми маленькими глазами.

Командир батареи встал, пригласил к столу:

— Прошу, прошу.

Олейник и Васильев в один голос смущенно заговорили:

— Никак не можно, ваше благородие!

— Сидеть за одним столом нам не положено по уставу.

Петр Николаевич разозлился:

— Вы читали плакат в прихожей? Чины остались на вешалке, здесь — товарищи по батарее. Садитесь! Ну!.. Обидеть меня хотите?

Олейник и Васильев несмело подсели к столу.

— Канонир Васильев, бомбардир-наводчик Олейник, развернуть батарею по фронту! — шутливо скомандовал Петр Николаевич и наполнил большие рюмки водкой. — В ознаменование производства вашего командира батареи в чин поручика — залпом! Огонь!

Все разом опрокинули в рот рюмки.

— Ха-ха-ха! — стоя в дверях, рассмеялась Наденька. — Ну, если вы и из пушек так дружно стреляете, быть вам нынче победителями!

— Дай бог! — вздохнул пожилой, с редкими, будто выеденными молью, усами канонир Васильев.

— Так и будэ! — с лихой торжественностью гаркнул Олейник и, устыдившись того, что голос его прозвучал слишком громко, вскочил и стал объяснять поручице: — У пушки самая что ни на есть наиглавнейшая часть — затвор. Сними его — и пушка не страшнее колодезного журавля. А в батарее, вашскородь, голова всему — командир. И вот… стало быть… с нашим Петром Николаевичем, извиняйте, с их благородием господином поручиком мы всей бригаде утрем нос!

— Это почему же именно мы? — не без удовольствия, сощурясь, спросил Петр Николаевич.

— Дозвольте сказать чистую правду, ваше благородие? — спросил Олейник.

— Говори, чудак ты эдакий! Разве я не учу вас всегда говорить и поступать правдиво?

Но тут неожиданно вмешался Васильев. Он взволнованно затеребил усы.

— Сядь, Олейник. Я годами постарше тебя и скажу, что думают все канониры, все бомбардиры-наводчики, все телефонисты батареи.

Об унтер-офицерах батареи — фейерверкерах Васильев умолчал: фейерверкеров солдаты не любили.

Наденька подошла к столу. Села, с интересом прислушиваясь и подкладывая батарейцам жареных омулей, ветчину, соленые грибы…