Отчий дом

У Нестерова получилась заминка с одной из формул. Юнкера бросали ему скомканные бумажки с развернутой формулой получения пироксилина, но Петр не поднимал падавших к его ногам шпаргалок — он упрямо хотел сам вспомнить злополучную формулу.

«Персюк» громко всхрапнул и открыл глаза.

— Так на чем мы остановились, милостивый государь?

По классу прошелестел сдавленный хохоток юнкеров. Нестеров вытянулся, и все уже ждали привычной фразы, но Петр сказал, покраснев до самых ушей:

— Я забыл формулу азотной кислоты, господин профессор.

«Персюк» потер глаза, внимательно и изумленно поглядел на Нестерова.

— Первого юнкера встречаю, который… который не воспользовался моей слабостью. Спасибо, друг мой! А формула азотной кислоты, — добавил он, повеселев, — формула азотной кислоты вот какая — записывайте!..

11

Три вечера в неделю — по средам, субботам и воскресеньям — юнкера бывали свободны. Николай Зарайский с «купчиками» Митиным и Лузгиным кутили в артистических кабачках либо проводили ночи в дымном чаду игорных клубов на Васильевском острове, на Елагине и еще бог весть каких увеселительных местах гульливого, не взирая на войну, Петербурга.

Петр с наслаждением зарывался в книги или ходил в Мариинский театр в сотый раз слушать оперу, каждую арию которой знал наизусть.

Сегодня Данила уговорил Петра пойти в артиллерийский исторический музей. Моросил мелкий, колючий от холода дождь. Тучи низко проносились над городом, гася блеск памятников и дворцов, одевая в серые тени неспокойную Неву.

Друзья уже подходили к Литейному мосту, когда раздался бешеный стук копыт. Казачья сотня аллюром летела по мосту.

— На «Лесснере» забастовка! — ни к кому не обращаясь, очевидно, по привычке разговаривать с самим собою, громко сказал высокий старик, неодобрительным взглядом проводив казаков.

— По поводу чего же забастовка? — спросил Петр.

Старик скользнул глазами по шашке Нестерова, затем по юному его лицу и тихо, отчужденно ответил:

— Не знаю, господин юнкер…

На худом лице старика медленно проплыла злая усмешка. Он круто повернулся и, сгорбившись, зашагал по мосту.

— Идем к «Лесснеру»! — решительно сказал Петр.

— А музей?

— Потом!

Они повернули обратно. На одном из перекрестков им попалась навстречу группа мастеровых. Петр и Данила поровнялись с ними и тотчас услыхали произнесенное сквозь зубы:

— Юнкерье!

— На подмогу казакам торопятся…

В голосах рабочих было столько презрения и ненависти, что Петр невольно втянул голову в плечи.

— Что творится в народе, а? — спросил он, побледнев.

— Плохо, — ответил Данила. — Я слышал, крестьяне подожгли усадьбу Зарайских. Колька теперь ходит, как ошалелый.

— Ну, таких негодяев не жалко, — глухо отозвался Петр. — В прошлом году, я был очевидец, подожгли в Воскресенском амбары, а нынче пришел черед и поместью.

Свернув за угол, Петр и Данила увидали алый стяг, трепетавший на высокой заводской трубе. Большая толпа женщин, бедно одетых, с изможденными, но отчаянными лицами, осаждали заводские ворота.

Казаки размахивали нагайками, кричали, ругались грязно и хрипло. Кони, брызгая пеной и крутя мордами, наезжали на толпу.

Во дворе завода сотни твердых мужских голосов пели незнакомую, полную тревоги и призыва песню:

Вихри враждебные веют над нами,
Темные силы нас злобно гнетут.
В бой роковой мы вступили с врагами,
Нас еще судьбы безвестные ждут…

— Ч-что эт-то? — словно онемевшими от мороза губами произнес Петр.

Густели сумерки. Крики женщин мешались с цокотом подков о булыжник и обрывками песни:

Но мы подымем гордо и смело
Знамя борьбы… о-очее дело,
Знамя великой… всех народов
За лучший мир, за святую свободу…

А наверху гордо развевался огненный кумач — мятежный, запретный, недосягаемый…

— Пойдем отсюда! — чувствуя свое бьющееся сердце, сказал Данила. — Если нас здесь увидят…

Петр не ответил. Он крепко сжимал рукоять шашки и всматривался в загустевшую наконец темноту, откуда теперь доносились глухие удары казачьих нагаек и протяжные вопли женщин.

«Что же это? — думал Петр, мрачно насупливаясь. — На Волге мужики жгут усадьбы помещиков. Здесь, в Петербурге, бастуют рабочие и поют гневные варнацкие песни, а казаки избивают плетьми их жен и матерей, пришедших к заводу…

Как все это странно и страшно! И главное — непохоже на разглагольствования „Тромбона“ в кадетском корпусе о великом согласии в православном русском народе…»

Данила увлек Петра в переулок, и они торопливо зашагали по булыжной мостовой.

— Гадко!.. Ой, как гадко на душе! — тихо сказал Данила, и его широкое лицо приняло страдальческое выражение. — Война идет, японцы Порт-Артур взяли, а тут — нагайки…

— Да, — задумчиво отозвался Петр. — Сидели мы с тобой за высокими стенами кадетского корпуса и ничего не знали, а на белом свете вон что творится!..

У Михайловского училища Данила остановился.

— Не до музеев теперь. Завалимся-ка лучше спать.