Отчий дом

Лето после окончания корпуса пронеслось незаметно. Вместе с Наденькой и Данилкой ездил он на рыбалки, гонял ненаглядных своих голубей и даже напоследок с увлечением смастерил воздушного змея и, налюбовавшись его полетом, подарил мальчишкам.

Но с Наденькой так и не поговорил он ни разу о самом сокровенном.

Первый поцелуй в комнате, озаренной луной, — не слишком ли призрачно и мимолетно то счастливое мгновенье? Но как памятен, как дорог сердцу единственный поцелуй этот!

Петя бранил себя за нерешительность. Надо было прямо сказать Наденьке, что он любит ее, и спросить, разделяет ли она его чувство.

Впрочем, кто в семнадцать лет не любил и не молчал, как рыба, когда предстояло признаться в любви своей!

Верный друг Данила вышел в тамбур и потянул Петю за ремень:

— Пойдем в вагон!

На полках сидели и лежали кадеты в холщевых рубашках и брюках, из-под фуражек с белым верхом независимо выглядывали лихие чубчики, губы складывались в заученно-циничные гримасы, в голосах отчетливой фальшивинкой звучала этакая напускная хрипотца, — словно не желторотые птенчики чирикали, опьяненные свободой, а сами ветераны Ляояна или герои «Варяга» басили о минувших битвах.

Нет, стоило семь лет, лучших лет детства протомиться за высокими кирпичными стенами «Аракчеевки», где офицеры-воспитатели всех степеней сыпали неувольнениями и арестами, а преподаватели — прескучной премудростью заляпанных прошлогодними чернилами учебников, стоило все это вынести ради наступившей свободы.

Когда Петя с Данилой вошли в купе, Зарайский с азартом отчаянного игрока врал про свои любовные связи с одной «преславненькой девчонкой», а Митин и Лузгин слушали с выражением восхищения и откровенной зависти на раскрасневшихся лицах, Офицер-воспитатель, сопровождавший команду, спал в дальнем купе вагона.

На столике стояли раскупоренная бутылка, пустые стаканы и раскрытые консервные банки. Пахло кислым перегаром водки.

— Господа! — вскричал Зарайский. Он уже, видно, успел захмелеть. — Забудем прежние обиды! Выпьем за то, что вылезли из кадетских штанов и теперь мы — юнкера!

Зарайский налил в стаканы водку и протянул их Пете и Даниле:

— Пейте, г-господа юнкера!

Данила вопросительно поглядел на друга.

— Благодарю. Если я не выпью, кадетские штаны все равно мне не угрожают, — ответил Петя и, сев на нижнюю полку, стал глядеть в окно.

Данилка тоже пить отказался.

— Грешно не выпить. Тем более тебе, Петр, выпущенному вице-унтер-офицером за особые успехи.

— Надо смочить от пыли дорожку в Петербург, — увещевали Митин и Лузгин.

— Не хотите?! — взъярился Зарайский, придав своему голосу злобную надменность. — С князем выпить не хотите? Красные девицы! Кисейно-монпасейные! Кто вы такие, что отказываетесь пить с князем, а?!

Зарайский явно намеревался завязать драку.

Помня кулаки Нестерова, Лузгин и Митин усадили своего расходившегося дружка и стали отвлекать его разговором о предстоящей службе в Петербурге.

Пете до тошноты противны были и их заносчивые лица и пьяные речи, в которых наглость перемежалась с глупостью.

Он глядел в окно на пробегавшие, торопясь и подпрыгивая, верстовые столбы, на залитые солнцем поля, где по свежему жнивью прогуливались грачи и галки.

Сердце трогала острая тоска, а в ушах звучал незабываемый мотив:

…И вот слышнее стали звуки,
Не умолкавшие во мне…

10

— Петербург! — устало и вместе удовлетворенно провозгласил проводник. Началась обычная вокзальная суета, грохот чемоданов и кованых сундучков пассажиров второго класса, оклики носильщиков, радостные восклицания и поцелуи встречающих.

Для Петра все было необыкновенным.

— Петербург… — тихо повторил он, чувствуя, как сильно забилось сердце.

Отец оставил ему в наследство единственное богатство: большой сундук с книгами. Петр познакомился с ними еще до поступления в первый класс корпуса.

Здесь были книги о странствиях Миклухо-Маклая, Лазарева, Пржевальского. Походы Юлия Цезаря, Александра Македонского, победы Суворова и Кутузова словно оживали в юном воображении, и не раз он давал себе клятву стать полководцем.

Петр читал о блистательных военных смотрах в Петербурге, разучивал «Медного всадника»:

Люблю тебя, Петра творенье…

Почему-то вспомнились обложки книг из отцовского сундука и надписи мелкими буквами внизу — «Санкт-Петербург». Теперь Петру предстояло увидеть своими глазами «полнощных стран красу и диво».

Николай Зарайский, несколько раз приезжавший к отцу, считал себя знатоком Петербурга и теперь уверенно водил однокашников по городу. Они вытягивались в струнку и отдавали честь встречным офицерам.

По Невскому проспекту двигались несчетные тысячи людей, лихо проносились экипажи, сверкая свежим лаком и позолотой; кучера горластыми окликами пугали зевак; кричали газетчики — чумазые и шустрые мальчуганы; два городовых волокли в участок пьяного мастерового…

Кадеты прошли по Литейному мосту на Выборгскую сторону. Петр глядел на Неву и мысленно сравнивал ее с Волгой.

— И уже она и тише, — сказал он Даниле. — А все-таки, есть в ней что-то величавое!