Отчий дом

Когда Петр Николаевич выключил мотор, он услышал приветственный рев толпы, увидел Вачнадзе, вылезавшего из аэроплана со складнем в руках.

— Чего это он за икону вдруг взялся? — недоумевал Нестеров, но тотчас приметил, как трусцой, придерживая шашки, бежали к аэроплану Вачнадзе жандармы, и все понял.

Громко забилось сердце. Пропала радость от удачливого исхода перелета. Хотелось улететь отсюда, чтобы не видеть ни жандармов, ни городовых, ни корреспондентов…

Аэроплан содрогнулся, и кто-то обнял Петра Николаевича — тяжелый, сильный.

— Поздравляю! Браво, Петр Николаевич! Браво, родной мой!..

Это был поручик Есипов. Он разжал руки и вдруг, увидав мертвенно бледное лицо Нестерова, спросил в испуге:

— Петр Николаевич, что с вами?..

И как бы отвечая ему, у соседнего аэроплана раздался густой, привычно-сдерживаемый, чтобы не привлекать внимания посторонних, голос жандармского офицера:

— Господин Вачнадзе, я имею предписание немедленно арестовать вас…

— Богохульники! — закричал Вачнадзе с каким-то отчаянным злорадством. — Фуражки долой перед святой иконой!..

Растерянные жандармы сняли фуражки, а офицер позеленел от негодования, но, помедлив, тоже скинул фуражку.

Летчики медленно пошли к толпе, вслед за Георгием Вачнадзе. Жандармы не отставали ни на шаг. Вачнадзе подозвал глазами Нестерова, быстро и очень тихо зашептал:

— Слушайте внимательно, Петр Николаевич. Это, должно быть, последний наш разговор…

Петр Николаевич задыхался, во рту было горько и сухо.

— Они меня сейчас уведут… — продолжал Вачнадзе. — Не могу доверить никому другому. Передайте… Лене… сегодня же: «На Подоле переменить явки. Феоктист — провокатор».

Жандармский офицер подошел поближе к Вачнадзе, но Миша Передков резко отодвинул его плечом:

— Не лезьте в пекло поперед батьки, господин ротмистр, а то люди подумают, что вы главный участник перелета!

Голос Миши дрожал от обиды за милого друга Жору Вачнадзе, которого вот-вот постигнет страшная участь. «В чем он провинился, что его… жандармы?.. И так много их…»

Во всяком случае, Миша был уверен, что разговора Георгия с Петром Николаевичем жандарму слышать нельзя. И он взял на себя заботу охранять их от жандармов.

— И еще, — продолжал Вачнадзе уже громче, — я хочу взять с вас слово, что вы совершите свой подвиг — мертвую петлю. Это очень нужно народу, Отчизне нашей. Прощайте, Петр Николаевич! Я надеюсь, что и в тюрьме услышу о вас и буду рассказывать людям…

Петр Николаевич вдруг заплакал, впервые после далеких лет детства. Горячие слезы бежали по лицу, боль сжала горло, и он не мог произнести ни одного слова.

Миша Передков подбежал к Вачнадзе и со слезами на глазах порывисто обнял его.

Вачнадзе тихо, сдавленным голосом сказал:

— Прощай, Мишутка! Береги Петра Николаевича. Помогай ему!..

Толпа со всех сторон окружила летчиков. Их обнимали, крепко пожимали им руки. Потом толпа стала плотнее, летчиков подняли на руки и стали подбрасывать в воздух…

Вачнадзе выронил икону, и тотчас два жандарма схватили его, скрутили ему назад руки.

Вениамин Добржанский ошеломленно смотрел то на Вачнадзе, которого уводили жандармы, то на хмурого, бледного поручика Нестерова, ничего не понимая…

— Вот как нынче встречают летчиков на Руси! — неожиданно для самого себя звонким голосом крикнул в толпу Миша.

— Что случилось?

— Почему арестовали летчика? — раздавались недоуменные голоса…

Корреспонденты подскочили к Петру Николаевичу.

— Расскажите о своих впечатлениях от перелета, — попросили они.

Петр Николаевич еще более нахмурился и с горечью бросил:

— Спросите у господ жандармов!..

10

В доме Нестеровых поселилась тягостная тишина. Все разговаривали вполголоса, будто при покойнике. Миша Передков часто вздыхал, ерошил волосы и все повторял:

— Что они сделают с Жорой? Ведь он князь, дьявол их возьми!

— А ты в этом уверен? — спросил Петр Николаевич после долгого молчания.

Миша опешил.

— Как?! «Князь Жоржик» — не князь?!

— Точно не знаю… Но думаю, что нет…

Оба снова замолчали, погруженные в невеселые думы. Они вспоминали последние годы, так сдружившие их. Гатчина, Варшава, Киев… Сколько труда, тревоги, споров, сомнений и первых, робких, выстраданных успехов!..

Петр Николаевич с особенной отчетливостью вспомнил, что за все эти годы Вачнадзе ни разу не посетило уныние. Он всегда был весел, пересыпал свою речь шутками, и вместе с тем, с какой-то заботливой, застенчивой мягкостью относился к друзьям.

— Осиротели мы с тобою, Мишутка, — сказал Петр Николаевич и отвернулся к окну. — Они его теперь не скоро выпустят.

— А кто «они»? Жандармы, да? Что ж, над ними нет управы?! — голос Миши звенел и дрожал.

Петр Николаевич молчал. Что ответить ему? Он и сам не знал, можно ли найти управу на жандармов. Чем больше он вглядывался в русскую жизнь за последние годы, тем больше казалось ему, что Россией управляет именно жандармская — безжалостная, тупая и страшная воля.

Ничего не понимал он в том, что проповедовали и чем с таким фанатически-бесстрашным упорством занимались Вачнадзе, Лена и их единомышленники, но очень смутно, душою, чуялось ему, что за ними какая-то большая, светлая правда.