Отчий дом. Семейная хроника

Много набилось желавших проехаться по Волге под видом богомольцев! Кричали, ругались, толкались, спорили с полицией, бранили купца Тыркина и его пароходство, капитана, матросов и всех, кто попал на пароход…

— Почему одних пропустили, а другим не дозволяют?

— Я тоже странник на земле… в святое место жалаю попасть!

— А ты поговори еще, так заместо святого места в участок попадешь!

Толпа не пропускала подъехавшие тройки к пароходным мосткам.

— Если не пропускать, так никого!

Сам Тыркин вступился. Махнул полицейскому надзирателю, тот будочникам, а те — кому тычок в загривок, кого шашкой в ножнах. Прорезали толпу, как просеку в лесу прорубили, и всех именитых гостей на пароход провели.

— Нам нельзя, а господам можно?

— Богомольцы, видишь, дитару понесли!

— Богатых пропускают, а бедных — в шею! Так в объявлении-то и написали бы!

Посыпались на проходивших со всех сторон насмешки. Резко прозвучала враждебность большого мира к малому, культурному. В несколько минут, пока господа проходили просекой, им пришлось выслушать в метких и злых словах всю затаенную веками ненависть… Да и бывшие на пароходе помогали береговым.

— За что они нас так… ненавидят? — испуганно спросила Наташа.

Ваня махнул рукой:

— Круглое невежество…

С берега кричали к пароходу:

— Эй! Капитан! На ярманку, что ли, девок-то везешь?

— Идемте, господа, в рубку… Тут наслушаешься… — предложил Ваня, желая избавить девушек от долетавшей с берега пошлости, направленной по их адресу.

Женщины торопливо юркнули в дверь рубки и скрылись от гоготавшей толпы.

Прогудел последний свисток, и «Аввакум» начал отчаливать от пристани… По реке уже мерцали красные и желтые огоньки бакенов, фонари на судовых мачтах. И в городе, уплывавшем назад, тоже мигали уже огоньки окон. И вот и пароход, и все люди на нем словно оторвались от земли и повисли в синих сумерках опускающейся летней ночи.

Все успокоились, позабыли о враждебной встрече народа, разместились по каютам, уютно устроились и почувствовали себя как дома. Ведь весь первый класс населен только своей, «чистой» публикой. Рубка — как общий зал в своем доме. Матрос притащил самовар. Повар забарабанил ножами — готовит вкусный ужин. Ваня развертывает свой подорожный буфет с винами, водками, закусками, фруктами, со всякими деликатесами. Полная чаша!

Первоклассная компания вкусно и сытно покушала и занялась музыкой. Наташа захватила с собой партитуру любимой оперы Римского-Корсакова «Град Китеж». Вздумали спеть хоровой номер. Вышло совсем недурно. Звучало так торжественно, молитвенно. И вот что случилось во время этого пения. Окна в рубке были занавешены опущенными шторками. Во время пения Ваня Ананькин приподнял шторку и заглянул в окно: под окном стояли богомолки-странницы и молились под их хоровое пение. Свет электрической лампочки освещал лица молящихся: на этих лицах светилось религиозное умиление, женщины молились широким размахом и, возводя взоры к небесам, что-то шептали губами.

— Господа! А ведь люди-то молятся под оперу! — обернувшись, сказал Ваня с улыбочкой, и всем сделалось смешно. Только Наташа почувствовала неловкость и застыдилась. Перестала петь и хлопнула крышкой пианино.

— Почему? Продолжайте! Пусть их молятся…

— Нехорошо.

— Почему — нехорошо?

— Объяснить не могу, но чувствую. Мы забавляемся, а они…

— Они думают, что мы молебствие служим!

— Бросим, бросим… Нехорошо.

А подвыпившая Зиночка взяла свою гитару и забряцала струнами, напевая:

Говорят, что я — кокетка, что любить я не могу…[400]

Наташа рассердилась, ушла в свою каюту и заперлась… Грустно ей сделалось и беспокойно на душе. Сама не знает почему. Соскучилась вдруг по своему дому, мамочке и бабушке. И точно разлюбила вдруг Адама Брониславовича… Казался таким прекрасным, умным, интересным, а теперь точно померк. Он уже старый: на висках седой и чужой, совсем чужой! Он какой-то хитрый и осторожный. Не узнаешь никогда, что он думает…

«А вдруг я не люблю его?»

Смотрела в раскрытое окошечко испуганными глазами в синий туман ночи, и слезы сверкали на ее ресницах. Легла на койку, долго потихоньку плакала и не заметила, как заснула.

Проснулась ранним утром от холодка на плечах. Села, прислушалась: под окном точно голубь курлычет. Заглянула в щелку под занавесочку — старик в очках читает, а вокруг толпа слушателей. Прислушалась: