От убийства до убийства

Похоже, его кастовая принадлежность мгновенно становилась очевидной даже для тех, кому до нее и дела-то никакого не было. Однажды он играл в крикет на Майдане Неру и заметил старика, который простоял весь матч на окружающей поле стене, наблюдая за ним. А когда игра закончилась, подозвал Шанкару и несколько минут разглядывал его лицо, шею, запястья. Шанкара все это время стоял, ощущая полную свою беспомощность, просто смотрел на морщины, лучами расходившиеся от глаз старика.

– Ты ведь сын Васудева Кинни и женщины-хойка, верно?

Старик настоял на том, чтобы Шанкара немного прошелся с ним.

– Твой отец всегда был упрямцем. Он ни за что не согласился бы на брак по сговору. В конце концов он нашел твою мать и сказал всем браминам: идите вы к черту. Нравится вам, не нравится, а я все равно женюсь на этой прекрасной женщине. Я-то понимал, чем все закончится, – тем, что ты окажешься выродком. Не брамином и не хойка. Я сказал об этом твоему отцу. Он меня не послушал.

Старик похлопал его по плечу. Старик прикасался к нему так естественно и спокойно, что Шанкара решил: он не фанатик, не помешанный на своей касте человек, он просто рассуждает о печальной истине, основе нашей жизни.

– У тебя тоже есть каста, – сказал старик. – Брамо-хойка, промежуточная. Священные книги упоминают о ней, и мы знаем, где-то она существует. Это целый народ, живущий отдельно от всех людей. Тебе следует поговорить с кем-нибудь из них, жениться на одной из их девушек. И тогда все снова будет хорошо, все будет нормально.

– Да, сэр, – ответил Шанкара и сам не понял – почему.

– Нынче каст уже нет, – с сожалением сообщил старик. – Брамины едят мясо. Кшатрии получают образование и пишут книги. Люди из низших каст переходят в христианство, в ислам. Ты ведь слышал о том, что произошло в Минакшипурами, не так ли? А полковник Каддафи пытается истребить индуизм, и христианские священники усердно помогают ему в этом.

Пройдя еще немного, они пришли к остановке автобуса.

– Ты должен отыскать твою касту, – сказал старик. – Твой народ.

Он слегка приобнял Шанкару и залез в автобус, где сразу затеял свару с молодыми людьми, пытавшимися не подпустить его к сиденью. Шанкара почувствовал жалость к этому старому брамину. Сам он в жизни своей на автобусе не ездил, у него всегда был шофер.

Вот человек более высокой, чем моя, касты, однако он беден, подумал Шанкара. И в чем же тогда смысл каст?

Может быть, старик рассказал ему всего лишь небылицу? Если ты скажешь себе: каста – это не более чем выдумка, – исчезнет ли она, как дым; если скажешь: «я свободен» – поймешь ли, что был свободен всегда?

Он прикончил четвертый коктейль. Его подташнивало.

Покидая кафе-мороженое, он испытывал только одно желание – навестить Старую Судейскую дорогу. Посидеть под статуей темного Христа.

Он оглянулся посмотреть, не идут ли за ним полицейские. Конечно, в такой день, как этот, приближаться к Христу и думать нечего. Полиция наверняка следит за всеми подходами к школе.

И тут он вспомнил о Дэриле Д’Суза. Вот с кем ему следует повидаться! За все двенадцать лет учебы один только профессор Дэрил Д’Суза и отнесся к Шанкаре по-человечески.

Впервые Шанкара увидел профессора на политическом митинге. Митинг этот состоялся на Майдане Неру в «День гордости и самовыражения хойка» и стал, как уверяла на следующий день газета, величайшим политическим событием в истории Киттура. Десять тысяч хойка заполнили Майдан, чтобы потребовать для себя прав самостоятельной прослойки общества и воздаяния за пять тысячелетий несправедливого обращения с ними.

Первый оратор, вышедший к микрофону для разогрева толпы, говорил о проблеме языка. Официальным языком города, провозгласил он, должен стать тулу, язык простого человека, а не каннада, язык браминов.

Последовала громовая овация.

Профессора, который сам к хойка не принадлежал, пригласили на митинг, как человека постороннего, но сочувствующего. Он сидел на сцене рядом с Членом Парламента от Киттура, который как раз и был хойка – и предметом гордости их общины. В парламент он избирался трижды и даже состоял в младших членах кабинета министров. Хойка, все как один, считали это свидетельством того, что они вправе ставить перед собой самые высокие цели.

Выступило еще несколько ораторов, предварявших главного, и, наконец, к микрофону приблизился Член Парламента. И закричал:

– Хойка, братья и сестры, в прежние времена нас даже в храм не пускали, известно ли вам это? Священник стоял в дверях и говорил: ты низкорожденный!

Он сделал паузу, чтобы это оскорбление смогло должным образом взволновать слушателей.

– Низкорожденный! Прочь отсюда! Но с тех пор, как меня избрали в парламент, – избрали вы, мой народ, – разве смеют брамины так обращаться с вами? Разве говорят они вам «низкорожденные»? Мы составляем девяносто процентов населения этого города! Киттур – это мы! И если они нанесут нам удар, мы ответим ударом! Если они попытаются покрыть нас позором, мы…