От тёмного истока

Надо было вставать и идти. Но я вдруг почувствовал, насколько за этот день уже вымотался. Хоть пять минуточек отдохнуть, подумал я и растянулся на койке. Удивительно, насколько хорошо было наконец остаться одному — и это в камере заключения-то! Имелось, кстати, и рациональное зерно в желании поддаться нежданно накатившей лени — я знал, что резервы моих психических сил небезграничны, и только более или менее спокойный отдых может их восстановить. Я прикрыл усталые глаза и представил себя далеко-далеко от этих мрачных ужасов и чудовищных извращений всех хороших норм человеческого поведения. Тихо шумели надо мною сосны, прохладный ветерок овевал разгорячённое лицо, сквозь листву подлеска светило ласковое неяркое солнышко, с близких полей доносился запах свежескошенной травы… Закинув руки за голову, я вольно лежал на опушке рощицы у родного посёлка, и мне было так хорошо и покойно… Можно было в любой момент встать и тихо пойти домой, где уже готов ужин и заварен чай… Милое лицо склонилось надо мною, и кончики прямых тёмных волос легонько защекотали мои щёки. «Хороший мой», — послышался чудный голос. — «Пойдём, пора вставать». Засияли карие глаза… Анна!!

Я резко вскочил на жёсткой койке. Треклятая реальность убийственно ворвалась в моё восприятие, развеяв сладкие грёзы. Однако же и этот краткий отдых был мне на пользу. Я опять чувствовал в себе силу и гнев. Но почему именно Анна Залесьева привиделась мне в моей обители покоя? Я же представлял себе места, откуда я родом, места, где безмятежно прошли мои детство и юность, и совсем другие дивы сопровождали меня тогда, разумеется…

Ладно, подумал я, разберёмся потом. Надеюсь, я недолго дремал. И в самом деле пора было действовать. Я включил «общий рентген» и осмотрелся. Да, это была почти самая настоящая тюрьма для тех, кого граф считал неугодными себе. Длинное подвальное помещение тянулось под всем зданием дежурной части. Маленькие камеры располагались вдоль коридора, заканчивавшегося решёткой и лестницей наверх. У решётки стояли стол и стул для постового, но сейчас там никого не было. Камеры были пусты, кроме трёх: моей, соседней и самой дальней в углу коридора. В соседней на койке лежал незнакомый мне светловолосый молодой парень в окровавленной рабочей одежде. Он был жив, но видимо, здорово изранен — на руках видны следы собачьих укусов, куртка и штаны были изодраны, как будто обладателя их долгое время волоком тащили по земле — да так, скорее всего, и было. Вероятно, это был кто-то из новых рабочих с ферм, о которых упоминал Алёхин. Рабочий, сохранивший в себе человеческое достоинство и рискнувший пойти против воли графа или даже просто против надсмотрщика Пузина. Вот же мерзавцы. К величайшему сожалению, ничем помочь прямо сейчас я не мог — идти самому ему явно было не под силу, даже если бы я открыл дверь его камеры. Тащить же парня на себе я бы, конечно, не смог. Лучшее, что я мог для него сделать — это как можно скорее добраться до передатчика и вызвать помощь. Однако сперва следовало разобраться с узником дальней камеры — им, конечно же, был мой незадачливый коллега Кримсон Рихтер. Что ж, по крайней мере специальный агент был жив. Насчёт здоров — оставалось под вопросом. Он, правда, не лежал, а сидел на стуле посредине своей камеры, но к стулу он был привязан, так что неизвестно было, сумел бы он сохранить вертикальное положение, будь его тело свободно. Голова его бессильно свешивалась на грудь, длинные чёрные волосы закрывали лицо, кончиками касаясь колен. Откровенно признаться, по внешнему виду Рихтер напоминал то ли молодого бомжа, то ли сильно опустившегося рок-музыканта: ободранные кожаные брюки, высокие ботинки с ремешками застёжек, чёрная узкая плотная куртка из чередующихся полос кожи и ткани. Вся его одежда была покрыта слоем грязи и, похоже, крови, однако открытых ран заметно не было. Я отключил «общий рентген», деволюмизировался, прошёл сквозь дверь своей камеры, перешёл по коридору в камеру Рихтера, в первую очередь встал в мёртвой зоне видеокамеры, вернул себе плотность и сломал средство наблюдения также, как и у себя перед этим. И повернулся к коллеге-агенту. Стул, на котором он сидел, был привинчен к полу. Вокруг него были начерчены мелом странно орнаментированные линии. Машинально я каблуком стёр тонко выведенные символы. Рихтер был без сознания, лицо его страшно бледно. Я слегка потряс агента за плечо. С видимым усилием он приподнял голову и посмотрел на меня. Я отпрянул — глаза агента были совершенно красными.

— Ты… кто… такой?.. — хрипло выговорил Рихтер. — Ты… не… залесьевский…