От рук художества своего

— Позвольте, ваше сиятельство, — изогнулся в поклоне Матвеев и тут же ринулся к ней. — Так! Но вот тут бы…

Он взялся за подлокотники и вместе с княгиней развернул кресло к свету. Потом посмотрел, покачал головой, еще чуть выдвинул кресло вперед, а после этого легко и артистично двумя пальцами взял княгиню за подбородок и тоже поправил ей голову по-своему.

— Вот теперь совсем хорошо! — сказал он удовлетворенно, еще раз сощурился на княгиню, проверяя освещение, и отошел к мольберту.

А Голицына вдруг засмеялась:

— А ты того… ухватист…

Голос у ней был чистый, как говорится, без трещинки. "Ох, и заливалась же она, наверно, в молодые года!" — подумал Матвеев.

Княгиня была полна, белолица, румяна и еще хороша собой. Оделась она в темно-красное платье-роброн с глубоким вырезом, на груди золотая брошь. У ворота и на рукавах платье имело белые оборки. "Белое на винных тонах взыграет", — мимоходом подумал Матвеев.

С плеча Голицыной сползал коричнево-фиолетовый плащ, схваченный двумя золотистыми камнями на зеленой ленте. А медальон в бриллиантах висел на голубом банте.

"М-да, колоритна", — подумал Андрей, разглядывая княгиню жестким, колким взглядом.

— А мы ведь с тобой давно знакомы, моляр, — заметила княгиня, — ты в Голландию ехал в нашем обозе, а я с императрицей в карете сидела… А ныне ты вон какой стал: гоф-малер, кафтан шелковый… Хвалю! Сумел — и добился!

Андрей поклонился и слегка провел кистью по щеке, пробуя ее мягкость.

— Хвалю, моляр, хвалю! — повторила княгиня, вкладывая в это слово уже что-то иное.

— Благодарствую, ваше сиятельство!

— Себя благодари, — холодно вздохнула княгиня, — я к тебе не причастна.

Палитра у Андрея была заранее подготовлена, и он без задержки начал работать. Наметил коричнево-красный фон, йотом черной жирной линией сделал овал. "Будет сидеть у меня как в круглом зеркале", — решил он. Очертил разворот фигуры, потом уточнил его и набросал легкий рисунок массы лица, наметил подбородок, губы. Натура стала плавно и ясно ложиться на полотно.

Живописец уже заканчивал первую прописку черного парика, как вдруг ее сиятельство негромко сказала или позвала:

— Эй! — и даже будто прихлопнула ладошками.

Матвеев опустил кисть.

— Вы меня? — спросил он.

— Да нет, не тебя, — с легкой досадой сморщила нос княгиня и повторила уже громче: — Эй, эй!

И тут створки белой блестящей двери с золотыми амурами над скачущим всадником с поднятым мечом — фамильным гербом Голицыных — бесшумно распахнулись и по-солдатски четко и серьезно вошел с подносом стройный молодец в белом камзоле и парике. На подносе стояли два кубка. Княгиня сделала какой-то неопределенный жест пальцем. Слуга опустил поднос на подзеркалье и вышел.

Княгиня, сохраняя ту же неподвижность талии и лица, взяла один кубок и кивнула моляру на второй:

— Бери!

— Так, ваше сиятельство, работа же, — смутился Матвеев.

— Бери, бери, — добродушно воркотнула Голицына. — Ишь заусердствовал, работа — она не медведь…

— Так-то оно так, — улыбнулся Матвеев, — но ведь…

— Вот тебе и ведь, бери! — Она постучала ногтем по кубку. — Ром. Бордоский. Особливый. Он только у Голицыных бывает. Такого и во дворце не подадут. Я его более чего другого по утрам почитаю… Ну-ка, ну-ка, погляжу, как ты его…

Матвеев робел. Он едва дотронулся до ножки серебряного бокала.

Княгиня нахмурилась.

— Э-э, дрянь… дрянь! Красная боярышня ты, а не мужик. В наше время таких-то… Вот гляди! — Она откинула голову и сразу опорожнила кубок. Двумя пальцами вытерла опущенные уголки губ.

И, словно только ожидая этого, вошел слуга и поднес княгине тарелочку с какой-то снедью. Она слепо пошарила по ней, взяла что-то, зажевала и махнула рукой. Слуга исчез, а княгиня снова приняла точно такое же положение, как раньше. И Матвеев удивился: до чего же здорова и гибка сиятельная, ничего ее не берет, сидит прямо, будто мраморный статуй!

— Да, не видел ты, моляр, как пивали при дворе его императорского величества, государя Петра Великого. Впрочем, это он другим был император, а для меня "господин бомбардир" и "корабельный мастер Петр Михайлов", а то "господин шаутбенахт"… Ну, не ставь, не ставь! Пей до дна, да духом, духом единым. Не тяни за душу глоточками, а не то рассержусь!

Тут за спиной моляра послышались какие-то робкие звуки. Он обернулся и увидел в дверях высокого тощего старика с утиным носом. Старик кашлял для деликатности в платок и что-то показывал на пальцах.

— А тебя, князюшка, и не догадались пригласить, — спокойно засмеялась Голицына, — такие мы тетери! Ну, мы люди работные, занятые. А им, — она кивнула на дверь, — я еще задам…

Князь слабо махнул рукой и не то что-то сказал, не to о чем-то тихо предупредил.

— Ладно, ладно, оставь, — с ленивой раздражительностью проворчала Голицына, — сама знаю! Лучше подойди — поцелую!

Князь подошел к креслу, и его пьяно, мокро чмокнули в щеку. Он погладил княгиню по плечу, а та поморщилась и отмахнулась от него тонкой, худощавой ладонью.

— Иди, батюшка, иди. Тебе в кабинете приготовлено.

— Да я… — начал было князь.

— Ты мне скучишь, Иван, некогда. И моляру мешаешь!