От рук художества своего

а другой день, едва забрезжил рассвет, в доме Растрелли поднялась беготня. Каждый знал, что ему делать. Растапливали печь, очищали и зажигали свечи и канделябры, готовили материалы, инструменты. Озабоченный скульптор ходил по мастерской, придирчиво проверяя — все ли так, как следует, ничего не упущено ли. Грузный, строгий, сосредоточенный, он походил на главнокомандующего, который в последний раз осматривал поле предстоящего боя.

Слава богу, все было готово. Растрелли выглянул во двор. Холодный ветер налетал резкими порывами, гудел и выл. Оловянное небо нависало сердито и тяжело, словно и ему было зябко и беспокойно. По дальнему краю его окаймляла широкая свинцовая полоса. Сорванные с деревьев и крыш колкие снежинки впивались в лицо.

Скульптор нырнул обратно в уютное тепло мастерской.

Он с нетерпением ждал государя. Топтался, прислушивался, стоял у окошка. Он весь был наполнен томительным ожиданьем будущей работы. И преисполнен гордой важности и какого-то непонятного торжества: не каждый день и не всякому скульптору доводится снимать форму с лица живого императора, самого Петра Великого. "Тебе и в самом деле пофартило, Бартоломео Карло Растрелли, — подумал он, — да так, что и сказать невозможно!"

Он встречал на себе взгляд сына — одобрительный, восторженный. Обожание сына добавляло ему сил, уверенности в успехе. А Франческо внезапно увидел отца в новом свете. Важный заказ делал отца в его глазах человеком еще более замечательным и необыкновенным.

Наконец-то прибыли. Подкатили богато убранные царские сани, обитые красным бархатом. Разгоряченные кони подымали головы, натягивали поводья, часто дышали, сдувая с губ набежавшую пену.

Петр вошел с мороза свежий, ликующий, в настроении самом благодушном. Ни малейшего следа усталости, вчерашней мрачной грусти не осталось в нем. Растрелли радостно приветствовал его, глубоко кланялся. Теперь для него важность особы государя несколько отходила на второй план. Он видел перед собой только модель, и модель была в хорошем расположении духа, а это для работы было как раз то, что нужно.

Петр с улыбкой спросил:

— Что будешь учинять со мной? Я в твоей власти, жду распоряжений…

— Ваше величество, комиссия вам предстоит такая. Сейчас я быстро приготовлю гипс. Вы будете лежать вот здесь, на топчане, — он точно подогнан по вашему росту.

— И когда ты только успел? — изумленно спросил Петр, не скрывая радости.

Он сам был мастеровой и знал, какую выгоду дает любой работе предусмотрительность. Радение, не упускающее из виду каждую мелочь.

— Да пришлось ночь не поспать… Так вот, все займет не более получаса, ваше величество, — продолжал Растрелли деловито. — Поелику вы говорить и видеть все это время не будете, я дам вам в руки грифельную доску. При надобности вы мне написать наводите. Мой сын и мастер Андрей Хрептиков будут мне помогать. Втроем мы управимся скоро!

— Что ж, валяйте, ребяты, делайте со мной что хотите, раз я к вам сам в лапы поддался. Только до смерти не замуруйте. А дышать-то я как буду?

— Для дыхания, ваше величество, я вставлю в нос две удобные трубки…

— Чего только с живым человеком не делают, — промолвил Петр с безобидным упреком и стал укладываться на топчан.

— Хочу еще упредить ваше императорское величество об одном моменте…

— Слушаю тебя, граф.

— Когда все лицо закрывается гипсом — сие мне самому довелось испытать, — случается чувство неприятное, страх находит, робость. Не все могут выдержать подобное, Я ваше величество, говорю об этом, чтоб вы приуготовились к подобному испытанью!

Петр, укладываясь поудобнее, внимательно выслушал замечание скульптора, понимающе кивнул.

— Франческо, бери вон ту медную кастрюлю, заводи гипс, литра три, не больше. А ты, Андрей, приготовь-ка мне заводную лопатку и кожаную гипсовку!

Растрелли-отец был крайне сосредоточен, он вглядывался в лицо царя так цепко и проницательно, что тот даже глаза отвел и подумал: "От такого не укроешь ничего, он на два аршина в землю зрит!"

Гипс был готов. Растрелли проверил вязкость. Сметана была что надо. Он вставил государю трубки в нос, спросил:

— Впору? Ваше величество" попробуйте подышать…

— Будто ничего, — сказал Петр, шумно втягивая воздух и выдыхая его в трубки, — дышать можно.

Растрелли удовлетворительно кивнул, взял небольшой горшочек с широкой тульей и стал смазывать лицо Петра телячьим жиром, тщательно втирая его в кожу. "И что это он охорашивает, к чему приуготовляет?" — подумал Петр. Он испытывал с непривычки замешательство.

— Смазываешь для чего? — спросил царь, улучив минуту, когда его рот был свободен от больших жестких рук скульптора.

— Чтобы гипс не пристал к телу, ваше величество!

Растрелли обмотал голову царя тряпкой и, сделав ленту вокруг, пропустил ее по усам. В последний раз все огладил, ощупал, осмотрел и проверил.

— Ну с богом, начинаем! — резко скомандовал скульптор своим помощникам — они подошли и встали рядом, чтобы быть на подхвате, а Растрелли вежливо спросил: — Можно начинать, ваше величество, вы готовы?

— Готов!