От первых проталин до первой грозы

— Ну, спасибо тебе. — И тётка Дарья, захватив мусорное ведро, рысью побежала в кухню. На ходу она обернулась и ещё раз крикнула: — Спасибо тебе!

Мы с Михалычем тоже остались очень довольны, довольны тем, что совершенно нежданно-негаданно смягчили сердце нашего всегдашнего «врага» и притеснителя.

— Теперь она шёлковая будет! — подмигнул мне Михалыч. — Напечатаем её получше, сразу приручим. Погляди, как ещё подлаживаться к нам начнёт. Теперь она навеки наш верный союзник.

Михалыч оказался прав. Чудодейственная сила фотографии выявилась уже за обедом.

Мне, как всегда, не захотелось есть супа. Я поболтал в нём ложкой и отодвинул тарелку в сторону.

— Ты опять фокусничаешь! — рассердилась мама. — Ешь сейчас же, а то сладкого не получишь.

В это время тётка Дарья принесла из кухни котлеты.

Услышав, что мама на меня сердится, она вдруг вступилась:

— Да чего ты на него нападаешь? Ну, не хочет есть, значит, аппетиту ребёнок лишился. Не хочет — и не надо. Я ему потом яишенку с сухариками поджарю.

Мама так и замерла от удивления. Я тоже не верил своим ушам. Что сталось с вечно разгневанной тёткой Дарьей? Её будто подменили.

Но чудеса продолжались и далее: поставив сковородку с котлетами на стол, тётка Дарья ушла в кухню и тут же вернулась обратно. Подошла к Михалычу и, конфузливо улыбаясь, поставила перед ним другую сковородочку с ростбифом, который аппетитно плавал в собственном соку.

— Поешь, ты ведь это любишь, — потупив глаза, сказала она и удалилась.

— Господи помилуй! — прошептала в изумлении мама. — Да что с ней сегодня случилось? Прямо из ведьмы в сущего ангела превратилась.

Мы с Михалычем многозначительно переглянулись и ничего не ответили.

После обеда началось самое интересное — проявление фотопластинок. В кабинете завесили одеялами оба окна. Даже под дверь подложили свёрнутый в трубку половик, чтобы из-под двери не засвечивало. С письменного стола убрали все принадлежности, постелили клеёнку и поставили на неё ванночки с проявителем, водой и закрепителем. Потом погасили лампу и зажгли специальный красный фонарь.

И сразу всё стало таинственно и необычно, как в сказке. Весь кабинет погрузился в красноватый полумрак. Из темноты выступали причудливые очертания каких-то непонятных предметов. Что это — оленьи рога на стене или сучья и ветви диковинного дерева? А это лампа свешивается с потолка или кружит над нами огромная фантастическая птица?..

Но глядеть по сторонам и фантазировать мне было некогда. Самое интересное совершалось вот тут, передо мной на столе.

Михалыч осторожно вынул из кассеты белую матовую пластинку и положил в ванночку с проявителем.

Очень скоро на пластинке стали вырисовываться тёмные очертания каких-то предметов. Каких именно, я не успел разглядеть, потому что пластинка быстро вся потемнела. Михалыч прополоскал её в ванночке с водой и положил в раствор закрепителя.

— Пусть закрепляется, — сказал он, — а мы займёмся пока следующей.

И вторая пластинка вела себя так же, как и первая: быстро потемнела и, искупавшись в ванночке с водой, тоже была положена в закрепитель.

Так мы с Михалычем проявили все шесть пластинок. Только одна из них оказалась какой-то странной: сколько её ни проявляли, она так и не захотела чернеть.

— Чудеса, да и только! — удивлялся Михалыч. — Может, мы на ней ничего не снимали? Да нет, как будто все шесть засняли. Ну да поглядим при свете, что там вышло. — И Михалыч, всполоснув белую пластинку, тоже положил её в закрепитель.

Наконец проявление было закончено. Мы с Михалычем посидели впотьмах ещё с четверть часика, чтобы дать всем пластинкам получше закрепиться, а потом зажгли обычную лампу, так как на дворе уже стемнело.

— Посмотрим, посмотрим, что у нас тут получилось, — говорил Михалыч, надевая очки и бережно вынимая из закрепителя и снова ополаскивая в воде одну за другой все пластинки.

Теперь они были уже не белые, матовые, а чёрные и прозрачные. На каждой виднелись какие-то силуэты. Вот силуэт нашего дома, вот очертания сарая, деревьев. Только всё белое получается чёрным, а чёрное, наоборот, белым.

Пришла мама, тоже с интересом рассматривала проявленные пластинки. Тётка Дарья робко жалась в дверях.

— Да пойди погляди, — пригласил её Михалыч. — Только это ещё негатив, тут всё наоборот.

— Нет, уж я потом погляжу, когда всё как положено будет, — сказала она и ушла в кухню.

— А где же я с петухом? — спросила мама. Михалыч внимательно всматривался в негативы.

— Вот ты. А вот эти крючки — это крылья, хвосты куриные. Да на негативе трудно всё разглядеть. Завтра высохнет, напечатаем, тогда всё увидишь.

— А где же Дарья? — спросил я. Михалыч пожал плечами:

— Что-то сам не вижу. Неужели я её с закрытой кассетой снял? Вот скандал-то будет. Да не может быть. Я твёрдо помню, что открывал кассету.

— А вот эта совсем пустая, на ней что снимали?

— Она-то меня и смущает, — нерешительно ответил Михалыч. — Ну да утро вечера мудреней, к завтрему высохнут, тогда разберёмся.