От первых проталин до первой грозы

— Чего зеваешь? Понравилась очень? Будешь зевать — сам таким же дураком вырастешь!

— Елизавета Александровна! Я коренные слова все выучил, можно ответить вам? — прозвенел вдруг серебряный голосок Митеньки.

— Отвечай, отвечай, родной! — сразу добрея, заговорила она. — Вот моя единственная радость, утешение моё!

Митенька начал отвечать не очень бойко. Он частенько запинался. Но бабка Лизиха сейчас же, как бы невзначай, подсказывала забытое слово, и он отвечал дальше.

— Умница, молодец! — наконец сказала она и обернувшись к стоящим вокруг неё «столбам», прибавила: — Вот с кого пример берите. Моложе вас всех, а как старается. — И, снова обращаясь к Митеньке, ласково заговорила: — Пойди, родной, отдохни немножко.

— Я, Елизавета Александровна, совсем не устал, я лучше арифметику повторю, — отвечал тот.

— Ну, повтори, повтори, если хочешь. И занятия пошли своим чередом.

ДАЖЕ МАМА НЕ ПОНИМАЕТ

Прошёл уже целый месяц, а я всё никак не мог освоиться в новой для меня обстановке, такой непривычной, грубой и совсем непохожей на нашу домашнюю.

Из новичков у бабки Лизихи я оказался не один. Совсем недавно в обучение к ней поступила ещё новая ученица — Клава Поспелова. По годам она была мне ровесница и, так же как и я, только начинала постигать всю премудрость науки. Клава мне сразу понравилась. Она была стройная, белокурая, с немного вьющимися волосами.

Но не только её миловидная внешность привлекала меня к ней. Клава, как я сразу увидел, обладала именно теми качествами, которых мне как раз и недоставало. Она была очень аккуратная, вся какая-то подобранная, подтянутая. Всё, за что она бралась, она делала быстро и хорошо. Глядя на неё, я, например, никак не мог понять, как она может написать целую страницу в тетрадке и не посадить при этом ни одной кляксы. А вот ко мне в тетрадь эти злосчастные кляксы так сами и прыгали. И пальцы у Клавы, когда она писала, всегда были чистые, как будто чернила к ним вовсе не прикасались.

— Ты посмотри, как аккуратно у Клавы написано и какую ты грязь в тетрадке развёл! — кричала бабка Лизиха, тыча мне в нос мою невообразимую мазню.

Что я мог на это ответить?

Я понимал, что я грязнуля, что я ротозей, размазня, недотёпа, что я, по словам бабки Лизихи, сущее чудовище. Всё это я очень хорошо понимал, не мог понять только одного: как мне избавиться от всех этих страшных пороков?

Об этом моя суровая наставница ничего не говорила. Она только возмущалась моими пороками, кричала, что я просто издеваюсь над нею и совсем не хочу учиться. Может быть, кое в чём она была и права. Такое учение мне действительно сразу же опостылело.

Небольшим утешением для меня могло служить разве только то, что ведь и на Клаву, несмотря на её старание, на её аккуратность, бабка Лизиха тоже частенько покрикивала.

Да, кроме Митеньки, на кого она только не кричала, кого не называла лодырем, оболтусом, шалопаем!.. Кому не сулила в будущем самую страшную участь — пойти по миру, издохнуть под забором, стать негодяем и подлецом.

— Сонька, ты что глазищи по сторонам таращишь?! — кричит она на худенькую черноглазую девочку.

Та испуганно вскакивает, не понимая, в чём она провинилась.

— Не выучишь заповеди, домой не пущу, хоть издохни здесь… А ты, олух царя небесного, долго ещё будешь над примером сидеть? Иди сюда, негодяй, покажи, что сделал.

Из-за стола встаёт крепкий, коренастый мальчик — Юра Белокуров. Он учится хорошо, гораздо лучше других. Беда только в том, что до поступления в школу Лизихи Юру учила дома его мать-учительница. Она-то его так хорошо и подготовила. Но бабка Лизиха этого не признаёт. Ей хочется показать, что по-настоящему может учить детей только она, а другие берутся не за своё дело и потом ей же приходится всех переучивать заново.

— Ну как ты решаешь? Кто тебя этому научил? — орёт она, вырывая из Юриных рук тетрадку. — Вот, вот тебе! — Она рвёт пополам тетрадь и швыряет в угол. — Бери другую, становись сюда, решай сначала!

Мальчик достаёт новую тетрадь и становится около кресла бабки Лизихи. Стоит потупившись, ждёт.

— Ты что морду надул?! — набрасывается на него бабка Лизиха. — Не хочешь учиться — иди к мамаше, она тебя всему научит! Нечего ко мне лезть, коли сами учёные, сами всё знаете!

Бабка Лизиха гневно отворачивается от Юры. Её маленькие злые глазки беспокойно бегают по комнате, пытаясь найти новую жертву.

Больше всего меня угнетало то, что в школе у бабки Лизихи всегда было страшно: страшно, что она начнёт на кого-нибудь кричать, кого-нибудь начнёт бить линейкой или драть за волосы, за уши. Учиться было страшно и совсем неинтересно. С мамой мы, бывало, читали рассказы Гоголя, сказки Пушкина, или мама сама рассказывала что-нибудь интересное. Бабка Лизиха никогда ничего нам не читала, не рассказывала. Она заставляла только учить, и учить всё наизусть. А чтобы знать, что каждый из нас действительно зубрит урок, а не «ловит галок», не «бьёт баклуши», она требовала, чтобы каждый учил не потихоньку, а громко, во весь голос.