Идеал свободной теократии (в указанном смысле) являлся руководящим для Соловьёва и в теории права, на которой мы не будем здесь подробно останавливаться. Заметим кратко, что та совершенно законная и неустранимая из человеческого духа потребность критики права с точки зрения идеальных норм, идеального долженствования, словом, идея естественного права, при всей своей бесспорности, находит в настоящее время у юристов недостаточное обоснование. Дело в том, что они берут естественное право только как факт сознания, между тем как на их обязанности лежит выяснение метафизической природы и содержания этого факта, приведение учения об естественном праве в связь с общим метафизическим миросозерцанием, подчинением первого последнему. А так как всякая серьезная метафизическая система необходимо приводит и к определенному религиозному учению, то проблема естественного права состоит не в голом призвании бледного и бескровного долженствования, как факта сознания, а в установлении живой связи между абсолютными велениями религии и их осуществлением, поскольку оно возможно в праве. Истинную норму права, настоящее естественное право, даёт религия; в частности, с точки зрения христианской религии такой нормой является божественная заповедь любви, «необходимая форма которой есть справедливость» [197]. Независимо от того, прав или не прав был Соловьёв в отдельных своих юридических построениях, проблема естественного права или свободной теократии в применении к праву была формулирована им во всю её философскую ширь, и в этом отношении опять–таки, как и в политической экономии, его учение имеет огромное принципиальное значение и напоминает нам лучшие времена философии права, когда проблема естественного права (например, у Фихте) ставилась в связи с общим философским мировоззрением, а не в том только гносеологическом образе, как теперь.
Одной из важнейших сторон публицистики Соловьёва является правильная постановка и разрешение национального вопроса; борьба Соловьёва с эпигонами славянофильства общеизвестна и, кажется, считается никем не оспариваемой его заслугой. Тем важнее и интереснее установить действительные воззрения Соловьёва во всем их объеме. В своей полемике ему приходилось бороться с крайностями национализма и становиться таким образом спиной к самой идее национальности. Благодаря этому у многих может явиться представление, что Соловьёв был космополитом или, что есть практически одно и то же, «западником». Между тем, это совсем неверно. Соловьёв был сторонником универсализма, но не отрицательного, космополитического, безнародного, а положительного или сверх народного [198]. Он часто повторяет, что христианство не отрицает народностей, хотя само является и сверхнародным. По его мнению, «народность или национальность есть положительная сила, и каждый народ по особому характеру своему назначен для особого служения. Различные народности суть различные органы в целом теле человечества, — для христианина это очевидная истина» [199]. Разделяя веру славянофилов в «идеально религиозное призвание русского народа [200], Соловьёв, однако, учил, что «идея культурного призвания может быть состоятельной и плодотворной только тогда, когда это призвание берется не как мнимая
До такой высоты в национальном вопросе ещё ни разу не поднималась европейская мысль за все века своего существования, в частности в XIX веке: стоит лишь вспомнить ограниченный патриотизм Фихте и Гегеля. Национальный вопрос решается в настоящее время или в духе космополитизма, или зоологического патриотизма. Соловьёв показал возможность высшей точки зрения, устраняющей ограниченность предыдущих, поставив и разрешив вопрос в духе положительного христианского универсализма.