Освободите нас от зла

Я пристально посмотрел на нее. На миг у меня появилось желание удавить ее. Возможно ли, что человеческое существо, моя Глория, способна на такое вероломство? Он убаюкивала меня своими манерами ласковой кошечки, взглядами с поволокой, сладкими интонациями… А на деле была лишь подлой шлюхой! Как она меня провела! Своим поведением, своими повадками счастливой супруги она давно усыпила меня. Мы вошли в дом и обнялись, словно счастливые любовники. Служанка пылесосила ковры. Она вежливо поздоровалась со мной. Знала ли она о супружеской неверности своей хозяйки? Возможно. По крайней мере, догадывалась, слуги всегда первыми чуют подобного рода дела. Я сразу поднялся в спальню, чтобы привести себя в порядок и переодеться… Я облачился в теплый спортивный костюм, поскольку дома любил чувствовать себя свободно. У меня страшно болела голова, но до этого момента, будучи поглощен своими мыслями, я не замечал этого железного обруча, сдавливающего мой лоб. Из окна я увидел Маринетту, служанку. Она направлялась к воротам с большой сумкой для продуктов в руках. Она уже открыла калитку, как вдруг взгляд ее упал на почтовый ящик, из которого торчал уголок письма. Она достала конверт, удивленно посмотрела на него и решила вернуться в дом.

Я почувствовал невыразимую тоску. Ну вот, все и закрутилось.

Я приоткрыл дверь спальни, чтобы лучше слышать. Жена моя напевала в гостиной, но возбужденный голос Маринетты прервал ее пение.

– Мадам! Мадам!.. Посмотрите, какое странное письмо лежало в ящике… Оно, вероятно, для вас…

По наступившей вдруг тишине я понял, что простецкий вид моего письма нанес Глории первый жестокий удар. Я вышел на площадку и, спрятавшись за колонной, слушал…

– Спасибо, Маринетта, – пробормотала моя жена.

Служанка удалилась с выражением глубочайшего сожаления, громко хлопнула дверь внизу. Затем раздался шорох разрываемого конверта. За этим последовала адская тишина. В жизни Глории совершенно без всякого шума разорвалась бомба!

И теперь наступила моя очередь играть, теперь мне предстояло вдыхать ядовитый аромат цветов, посаженных мною. Насвистывая какую-то мелодию, я появился на лестнице… Спускаясь по ступенькам, я ожидал, что Глория протянет мне письмо и попытается разыграть изумление. Мне бы этого не хотелось. В этом случае я не смог бы сдержать свои чувства и ударил бы ее, оттаскал бы за волосы по всему дому, выкрикивая ей в лицо слово, которое она без сомнения заслужила – шлюха! Но опасения мои оказались напрасными. На повороте лестницы взгляду моему предстала Глория – спокойная, с неизменной приветливой улыбкой на губах, со взглядом ласковой кошечки. Никаких следов письма. Вероятно, услышав мои шаги, она поспешно спрятала его под пуловер.

– О! – воскликнула она. – Ты уже и переоделся!..

Я подошел к ней с вымученной улыбкой на лице.

– Уф, как здорово оказаться наконец дома!.. Хочешь, проведем замечательный денек у телевизора?

Она заверила меня, что лишь об этом и мечтала, и столько искренности звучало в ее голосе, что я в очередной раз был потрясен. Я обнял ее гибкую талию и впился губами в чувственный рот… Она ответила на мою ласку. Я почувствовал на лице жар ее дыхания, это было дыхание молодости.

Моя рука блуждала по ее телу поверх пуловера, но не от страсти, а в поисках письма. Но я так ничего и не обнаружил, вероятно, она спрятала его где-то в другом месте… Взглядом я обшарил гостиную. Нет, ничего не видно, никаких следов письма…

– Да, – проворковала Глория, – можно подумать, что охота прошла удачно… Уж очень предприимчиво ты ведешь себя…

И добавила:

– А не отпустить ли нам прислугу после обеда?

Я пробормотал неразборчивое «конечно», настолько ее самообладание меня потрясло.

Остаток предполуденного времени я занимался тем, что подметал в саду опавшие листья. Я любил мелкую работу в саду, потому что любил землю, особенно осенью, когда она пахнет сыростью и грустью…

В половине первого мы пообедали вдвоем, и за десертом Глория сказала Маринетте, что та, вопреки обычному порядку, может провести остаток воскресенья, как ей заблагорассудится.