Осужден пожизненно

Фрер крепко выругался и ушел. Он отправился в лесочек у скалы и сел на землю. Его одолевали странные, непонятные мысли, которые раньше не приходили ему в голову. Неприязнь девочки мучила его, и все же он испытывал удовольствие, дразня се. Он понимал, что прошлой ночью вел себя недостойно, пытаясь испугать ее, и вполне заслужил ее упреки. Но если этот дикарь попытается оскорбить ее, он пожертвует жизнью для ее защиты. Его безотчетно злила эта ее жалость к непрошеному гостю. И разве справедливо было так истолковывать его слова? Он, конечно, напрасно позволил себе выругаться, а уходить от них так вызывающе было тем более ни к чему. Но сознание, что он поступил плохо, еще больше ожесточало Фрера. Его врожденное упрямство не позволяло признаться в своей неправоте даже самому себе. Он подошел к могиле Бейтса, на которой по-прежнему стоял крест. Вот еще одно свидетельство дурного отношения к нему, Фреру. «Она всегда предпочитала Бейтса. Теперь, после его смерти, она хочет перенести всю свою детскую привязанность на арестанта, – подумал Фрер. «Ну, что ж! – сказал он самому себе, с удовольствием вспоминая свои многочисленные победы в любовных делах. – Если бы ты, маленькая злючка, была женщиной, я бы тебя заставил полюбить меня!» И он рассмеялся над столь нелепой идеей. Он, кажется, становится мечтателем!

Когда он вернулся, Доуз лежал, растянувшись на груде веток, возле него сидела Сильвия.

– Ему лучше, – сказала миссис Викерс, не желая вспоминать об утренней сцене. – Садитесь, мистер Фрер, и поешьте.

– Тебе лучше? – отрывисто спросил Фрер больного. К его удивлению, каторжник ответил очень вежливо:

– Вот соберусь с силами денька через два, сэр, и тогда смогу вам помочь.

– Помочь мне? В чем?

– Надо построить жилище для женщин. Тогда мы навеки останемся здесь и никогда не вернемся в бараки.

– Он немножко бредил сегодня, – пояснила миссис Викерс. – Бедняга, он, кажется, вполне приличный человек.

Арестант запел по-немецки какую-то песенку, отбивая такт рукой. Фрер посмотрел на него с любопытством.

– Хотел бы я знать, что за жизнь была у него. Бьюсь об заклад, что весьма необычная.

– Я спрошу у него, когда он поправится, – отвечала Сильвия, ласково улыбнувшись Фреру. – И если вы будете вести себя хорошо, я вам расскажу.

Фрер принял это доказательство дружеского расположения.

– Иногда я бываю очень груб, правда? Не обращайте на это внимание, это просто привычка.

– Да, вы часто дерзите, – согласилась Сильвия – А сейчас давайте пожмем друг другу руки и будем дружить. Глупо ссориться, ведь нас всего четверо, верно?

Так Руфус Доуз был принят в их маленький круг.

Неделю спустя после той ночи, когда он увидел дым от костра, разведенного Фрером, арестант совсем окреп и стал незаменимым человеком. Недоверие, с каким его встретили, совершенно исчезло. Он уже не был отверженным, которого сторонились и в чьем присутствии перешептывались. Он перестал дерзить, угрожать и жаловаться на судьбу. И хотя порой им овладевали приступы глубокой меланхолии, характер у него был гораздо ровнее, чем у капризного, угрюмого и деспотичного Фрера. Руфус Доуз уже более не походил на того ожесточенного, измученного каторжника, который бросился в темные воды залива, чтобы избавиться от ненавистной жизни, который то проклинал отчаянно все на свете, то горько плакал в одиночестве среди лесных дебрей. Теперь он стал незаменимым членом маленького сообщества и к нему постепенно возвращались чувство независимости и уверенность. Перемена эта произошла благодаря Сильвии: оправившись от слабости, которая была следствием лишений, перенесенных им во время скитаний, Руфус Доуз впервые за шесть лет испытал на себе целительное действие человеческой доброты. Жизнь его обрела смысл, он стал кому-то нужен, и если бы он умер, нашлись бы те, кто горевал бы о нем. Нам трудно себе представить, как много это значило для него. К своему удивлению, он понял, что теперь его не презирали, а уважали: самый опыт каторжной жизни давал ему преимущество над остальными. Он был умудрен во всем, что касалось арестантского быта. Он знал, как поддержать жизнь при самом скудном рационе пищи. Он умел валить деревья без помощи топора, печь хлеб без печки, строить надежное жилище без известки и кирпичей. Из опекаемого он превратился в советчика, а из советчика – в командира. В той полудикой жизни, какую вели эти четыре человека, его тюремные навыки оказались бесценными. Сила здесь была правом, а приоритет происхождения Мориса Фрера уступил место приоритету опыта, которым обладал Руфус Доуз.