– Ну садись, Юра, – кивнул в сторону свободного стула Меркулов, когда я вошел в его кабинет, – рассказывай.
– Нечего рассказывать. Мартина Грина нашли мертвым в собственном саду. Сдается мне, что старику помогли отойти в мир иной.
– Так ты не успел с ним встретиться?
Я покачал головой:
– Лежал в больнице.
– Ого! Захворал в командировке?
– Долго рассказывать, Константин Дмитриевич. Скажу только, что интерес к моей персоне не угасает, а, наоборот, увеличивается.
– Понятно… Ну ладно, значит, и в Лондон вхолостую прокатился. Ну ничего, все к лучшему. Вот, посмотри-ка, что мне удалось раскопать.
Он протянул мне лист бумаги.
– Откуда это? – спросил я, возвращая Меркулову листок.
– Неважно. Из надежного источника. Как ты заметил, ничего секретного в этой справке не содержится.
– …Но зато заставляет задуматься, – перебил я Меркулова, – значит, весьма вероятно, что именно Кондрашов написал письмо Владиславу Михайлову.
Меркулов кивнул.
– Очень вероятно. Перебежчиков не так уж много, а больных раком – совсем чуть-чуть.
– Так. Значит, Михайлова отозвали после того, как он пожаловался в Центр на «потомственного разведчика» Василия Теребилова, который устроил дебош в ресторане. Через некоторое время отозвали и самого Леонида Теребилова.
– Ясно, – заметил Меркулов, – что эти два события связаны. Сын потащил за собой отца. В те времена такое не прощали.
– А нажаловался на Васю Теребилова не кто иной, как Михайлов!
– Да.
– С этими сроками совпадает и вызов Михайлова, арест и суд. Напрашивается вывод, что… арест Михайлова был подстроен Теребиловым, у которого вырос большой зуб на Михайлова. Об этом пишет Кондрашов в своем письме к Владиславу Михайлову.
– Логическая цепочка выстраивается красивая, ничего не скажешь. Только вот основания для внесения протеста явно недостаточно.
Это точно. Справка, которую добыл Меркулов, расставляла все по полочкам, однако не прибавляла доказательств.
– Значит, это люди Теребилова охотились за тетрадью, устраивали покушения на меня и Михайлова.
– Возможно. Но опять же никаких доказательств.
– Но почему же Теребилов так боится?
– Он не знает, что в тетради. Кстати, ты хорошо разглядывал ее?
– Вроде да.
– Значит, я еще лучше. И заметил очень интересную вещь.
Меркулов отпер свой сейф и достал тетрадь:
– Вот посмотри.
Он перевернул тетрадь и показал пальцем на последнюю страницу обложки:
– Посмотри!
Он показал пальцем на выходные данные. Я прочитал: «Самарская областная типография. Тираж 100 000 экз.».
– И что? – не понял я.
– А то. Ты ничего странного не замечаешь?
– Нет…
Меркулов вздохнул:
– Когда Куйбышев в Самару переименовали?
Я пожал плечами.
– В девяносто первом году.
У меня по спине поползли мурашки. Ничего себе картинка вырисовывается!
– Михайлов делал свои записи никак не раньше девяносто первого года?
– Так выходит.
– Значит, это что-то типа воспоминаний, мемуаров?
– Видимо, да.
– Он написал все это, потом каким-то образом передал Симоненко…
– Боюсь, – заметил Меркулов, – что мы уже никогда не узнаем, как это произошло.
– Ну почему же, – возразил я, – если Алексей Михайлов был жив в девяносто первом году, почему бы ему не остаться в живых и сейчас?
Меркулов с сомнением покачал головой:
– Все-таки девять лет прошло…
– Но самое главное мы выяснили – его не расстреляли.
– Это ничего не значит, Юра. В те годы для особо опасных преступников часто заменяли расстрел работой на урановых рудниках, к примеру. А в деле значилось, что приговор приведен в исполнение.
– Но все равно, – упорствовал я, – если мы имеем дело с таким случаем, почему бы не допустить, что Михайлов жив до сих пор?
– Ну хорошо, допустим, это так. Что ты собираешься делать?
– Во-первых, навести справки в ГУИНе о заключенном Михайлове Алексее Константиновиче.
– А если такового не найдется? Что весьма вероятно.
– Но тогда мы будем, по крайней мере, знать, что он действительно умер.