Острые предметы

На этот раз без улыбки. Теперь мне предстояло принять одно решение из двух – последствия каждого известны наперед. Либо я расскажу ей какие-нибудь пикантные подробности, и она останется довольна. А если Кейти что-то узнает в десять часов, то к полудню об этом будет говорить весь Уинд-Гап. Либо я буду все отрицать – тогда она, вероятно, обидится и больше не захочет мне помогать. Но интервью с ней я уже записала, а на ее доброе расположение мне было начхать.

– А, тоже слухи. Люди могли бы найти себе занятие интереснее.

– Вот как? А я бы этому не удивилась. Ты ведь всегда была не прочь поразвлечься.

Я встала, приготовившись уходить. Кейти проводила меня до двери, досадливо прикусив щеку.

– Кейти, спасибо, что уделила мне время. Рада была тебя видеть.

– Я тоже, Камилла. Приятно провести тебе время в Уинд-Гапе.

Когда я стала спускаться по лестнице, Кейти меня окликнула:

– Камилла! – Обернувшись, я увидела, что она стоит, повернув стопу вовнутрь, как маленькая. Я и в старших классах замечала за ней эту привычку. – Мой тебе добрый совет: возвращайся домой и помойся. От тебя несет.

* * *

Я последовала ее совету и поехала домой. В моем воображении один за другим мелькали образы мамы, все зловещие. «Предзнаменование». Это слово снова загорелось на мне. Я представляла Джойю, худую, косматую, с длинными ногтями, обдирающую кожу с мамы. Маму, с ее пилюлями и зельями, выстригающую мне волосы. Видела Мэриан – такую, какая она сейчас, – скелет в гробу; высохшие белокурые волосы обвязаны атласной белой лентой, как увядший букет цветов. Представляла, как мама ухаживает за этими необузданными девочками. Или, по крайней мере, пыталась ухаживать. Вряд ли Натали и Энн долго это терпели. Адора ненавидела детей, которые противились необычайно настойчивой опеке. Накрасила ли она ногти Натали, прежде чем ее задушить? Или после того, как это сделала?

«Ты с ума сошла – такое думать! Ты с ума сошла – в это не верить…»

Глава пятнадцатая

На веранде стояли три розовых велосипеда с плетеными корзинами на передних крыльях и ленточками на рулях. Заглянув в одну корзинку, я увидела большой тюбик губной помады и косяк в пакетике из-под сэндвича.

Я бесшумно проскользнула в боковую дверь и, мягко ступая, поднялась на второй этаж. Эмма с подругами была в своей комнате; девочки громко хихикали, повизгивая от восторга. Я открыла дверь без стука. Грубо, но мне невыносимо было представить, как они будут метаться, шушукаться и делать передо мной невинные лица. Подружки стояли вокруг Эммы – короткие шорты и мини-юбки, голые ножки-спички. Эмма сидела на полу и возилась с кукольным домиком, рядом тюбик суперклея, волосы собраны в некое подобие прически и обвязаны широкой голубой лентой. Я поздоровалась, девочки снова взвизгнули и заулыбались, чему-то радуясь.

– Милла, привет, – невозмутимо сказала Эмма. Пластыря на ней больше не было, но она выглядела нездоровой; было похоже, что ее лихорадит. – Мы просто играем в куклы. Ну разве не красивый у меня дом? – спросила она слащавым тоном, подражая какому-нибудь ребенку из семейного шоу пятидесятых годов.

Трудно поверить, что это та же Эмма, которая два дня назад угощала меня наркотиками, та же Эмма, которая, как говорят, подкладывает подруг под старших мальчиков, смеха ради.

– Да, Камилла, разве вам не нравится домик Эммы? – эхом отозвалась медная блондинка с хриплым голосом. Все смотрели на меня, кроме Джоудс. Она вглядывалась в кукольный дом, словно хотела уменьшиться и забраться в него.

– Эмма, тебе лучше?

– Да, намного, дорогая сестра, – хихикая, ответила она. – Тебе тоже, надеюсь.

Девочки снова затряслись от смеха. Я закрыла за собой дверь, раздраженная тем, что не понимаю, над чем они смеются.

– Возьмите с собой Джоудс! – крикнула одна из них мне вслед. Джоудс была слаба для их компании.

Я включила в ванной теплую воду, хотя было жарко – так, что даже фарфоровая ванна порозовела; раздевшись догола, я села в нее, поставив подбородок на колени, пока вода поднималась, наползая на меня. В ванной витал запах мятного мыла и сладкий душок вагины порочной женщины. Она была красной, истертой, что было приятно. Я закрыла глаза и плюхнулась в воду, потом опустила затылок, чтобы вода залилась в уши. «Одна». Я вдруг пожалела, что не вырезала это слово, – просто удивительно, почему оно до сих пор не украшало мое тело. Выстриженный Адорой кружок на голове зазудел, покрывшись мурашками, будто предлагая себя для этой цели. Повеяло прохладой, и, открыв глаза, я увидела над собой мамино лицо в обрамлении длинных светлых волос – она стояла, склонившись над ванной.

Я резко села и прикрыла грудь руками, плеснув воды на ее розовый льняной сарафан.

– Милая моя, где ты была? Я безумно волновалась. Я бы сама поехала тебя искать, но Эмме ночью было плохо.

– Что было с Эммой?

– Где ты была вчера ночью?

– Мама, что было с Эммой?!