Острова пряностей

Главный бугийский кораблестроитель, хаджи, совершивший паломничество в Мекку, проходил мимо, «величественно неся на голове яркий тюрбан и подметая за собой землю шлейфом из зеленого шелка», в сопровождении двух мальчиков, несущих за ним коробки с листьями бетеля и лаймами. Даже описывая не слишком приятных представителей местного населения, Уоллес не терял чувства юмора. В одной из деревень в глубине острова Ару жители погрязли в пьянстве и безделье. Они жили в основном на выручку от продажи сахарного тростника, к которому питали неутолимую страсть, так что, когда бы Уоллес ни входил в их дома, он находил «троих или четверых туземцев со стволом сахарного тростника в одной руке и ножом в другой, с корзиной между ног — они рубили, обрезали, жевали и заполняли корзину кусками тростника так же прилежно и настойчиво, как голодная корова, жующая траву, или гусеница, поедающая листья».

Наблюдая за местными жителями, Уоллес припомнил, как несколько лет назад в Лондоне посетил выставку, где на обозрение любопытной публики были выставлены несколько привезенных из дальних стран зулу и ацтеков. Теперь роли поменялись — это он возбуждал интерес публики, он был объектом любопытных взглядов и расспросов местных жителей, которые, естественно, хотели знать, зачем, например, он складывает мертвых птиц в коробки. Наиболее хитроумным объяснением, предложенным туземцами, было то, что Уоллес собирается делать из них лекарства. Согласно другой версии, Уоллес хотел оживить птиц, вернувшись домой. Для любого человека, не знакомого с работой и привычками натуралиста, его поведение выглядело весьма странным. На острове Ломбок он как-то прогуливался по дороге и вдруг остановился и застыл как вкопанный на полчаса, время от времени издавая серии звуков, имитирующих пение земляного дрозда, чтобы выманить эту птицу из подлеска. Будучи на острове Тимор, он неосмотрительно остановился под деревом, на которое полез человек для сбора меда диких пчел. Ему было интересно, как собирателю меда удается переносить укусы разгневанных насекомых — но тут несколько пчел накинулись на самого Уоллеса. Он обратился в бегство, но пчелы забрались в его волосы, когда он отмахивался от них сачком для ловли бабочек, и тогда он остановился, чтобы вытащить пчел и использовать их для пополнения своей коллекции. В отдаленных деревнях он часами бродил по окрестностям с мертвыми жуками, круглыми бумажными ярлычками и булавками, вызывая удивление людей, никогда прежде не видевших булавок. Они сочли, что это какие-то неправильные иголки — без ушка — и что англичанин, конечно, просто сумасшедший.

Уоллес предпочитал быть объектом любопытства и отвечать на вопросы туземцев, чем выглядеть в их глазах чужаком и чуть ли не пришельцем из потустороннего мира. Самый неприятный случай произошел с ним на Сулавеси, в небольшой деревне, где до него вряд ли бывали европейцы, а он не мог объяснить, чем занимается, поскольку никто здесь не говорил на малайском. «Одним из самых неприятных следствий этого было то, что я вызывал у людей такой же ужас, как и у животных. Куда бы я ни направлялся, собаки начинали лаять, дети визжали, женщины разбегались в стороны, а мужчины смотрели на меня так, словно я был каким-то странным и ужасным чудовищем-людоедом». Вьючные лошади шарахались в стороны и стремглав уносились в джунгли. Даже буйволы, обычно флегматичные, поворачивали головы и вперяли в него свои взоры; если он подходил ближе, они разворачивались и удирали, срывая привязь и топча все препятствия на своем пути. Бедному Уоллесу приходилось прятаться и скрываться, как только он замечал кого-либо, или украдкой пробираться по безлюдным закоулкам поселка. Если он неожиданно встречался с местными обитателями у деревенского колодца или с детьми, купающимися в речке, те вскрикивали и в ужасе разбегались. Это повторялось изо дня в день, и было «очень неприятно для человека, которому не нравится, когда его боятся и не любят».