Остров Корфу – последний бастион Византии

Так, в 229 г. до н. э. керкиряне сочли для себя благом примкнуть к сильному соседу, тем более что римляне предоставили острову довольно широкую автономию. Это не пришлось по вкусу македонянам – последний эпирский царь Александр II (правил в 272–255 гг. до н. э., умер в 244 г.) ведь попал от них в зависимость, и вполне естественно, что они рассматривали все его земли, в том числе бывшие, как свои (а Керкира, судя по всему, после Александра II вновь ненадолго стала независимой). По крайней мере, македонский царь Филипп V (238–179 гг. до н. э., правил с 221 г.), внук Александра II по матери, заключая в 215 г. до н. э. договор с Ганнибалом (247–183 гг. до н. э.), прописал в нем следующее: «Если боги даруют нам победу в войне против римлян и их союзников, если тогда римляне пожелают войти в дружбу с нами, мы согласимся на это с тем, чтобы такая же дружба была у них и с вами, дабы римляне никогда не поднимали войны против вас, и не властвовали бы над керкирянами, аполлониатами, эпидамнийцами, а равно над Фаросом, Дималою, Парфипами и Атинтанией». То есть, несомненно, царь лукавил – отсутствие власти римлян над Керкирой подразумевало его собственную над ней власть. Крохотный отрывок из сочинения Полибия только и свидетельствует: «Филипп был возмущен непочтительностью керкирян». Аппиан просто пишет, предварительно рассказав о договоре македонянина с Ганнибалом: «Когда Ганнибал согласился на это, поклялся в соблюдении договора и в свою очередь послал послов принять клятвы от Филиппа, триера римлян захватила в пути послов обеих сторон и доставила их в Рим. Негодуя на это, Филипп напал на Керкиру, которая была союзницей римлян». Так что Филипп тоже был весьма беспокойным и деятельным царем-воином, могло казаться, что при нем вернулись времена диадохов, но в итоге он понес ряд поражений от родосцев, пергамцев и римлян. В последней битве, при Киноскефалах (июнь 197 г. до н. э.), доселе непобедимая македонская фаланга была разбита более маневренными римскими легионами. После этого Филипп стал как бы послушным подручным Рима, однако своему преемнику Персею (ок. 213–166 гг. до н. э., правил в 179–168 гг.) он завещал войну против римлян, к которой он сам готовился до своего последнего вздоха и которая и погубила македонское царство. После первоначального успеха Персея на театр действий III Македонской войны (171–168 гг. до н. э.) прибыл консул Луций Эмилий (ок. 229–160 гг. до н. э.), причем через Керкиру (Плутарх цитирует его речь, обращенную к римскому народу: «Отплыв из Брундизия… я за один день пересек Ионийское море и высадился на Керкире. На пятый день после этого я принес жертву богу в Дельфах, а еще через пять дней принял под свою команду войско в Македонии») и нанес македонянам сокрушительное поражение в бою при Пидне 22 июня 168 г. до н. э. Половина македонского войска пала (20 000 из 40 000), Персей бежал, но впоследствии был пойман. Плутарх пишет, что у этого братоубийцы не хватило смелости избавить себя от позора в день триумфа его победителя: «(Триумфальное) шествие было разделено на три дня, и первый из них едва вместил назначенное зрелище: с утра дотемна на двухстах пятидесяти колесницах везли захваченные у врага статуи, картины и гигантские изваяния. На следующий день по городу проехало множество повозок с самым красивым и дорогим македонским оружием; оно сверкало только что начищенной медью и железом и, хотя было уложено искусно и весьма разумно, казалось нагроможденным без всякого порядка: шлемы брошены поверх щитов, панцири – поверх поножей, критские пельты, фракийские герры, колчаны – вперемешку с конскими уздечками, и груды эти ощетинились обнаженными мечами и насквозь проткнуты сариссами. Отдельные предметы недостаточно плотно прилегали друг к другу, а потому, сталкиваясь в движении, издавали такой резкий и грозный лязг, что даже на эти побежденные доспехи нельзя было смотреть без страха. За повозками с оружием шли три тысячи человек и несли серебряную монету в семистах пятидесяти сосудах; каждый сосуд вмещал три таланта и требовал четырех носильщиков. За ними шли люди, искусно выставляя напоказ серебряные чаши, кубки, рога и ковши, отличавшиеся большим весом и массивностью чеканки. На третий день, едва рассвело, по улицам двинулись трубачи, играя не священный и не торжественный напев, но боевой, которым римляне подбадривают себя на поле битвы. За ними вели сто двадцать откормленных быков с вызолоченными рогами, ленты и венки украшали головы животных. Их вели на заклание юноши в передниках с пурпурной каймой, а рядом мальчики несли серебряные и золотые сосуды для возлияний. Далее несли золотую монету, рассыпанную, подобно серебряной, по сосудам вместимостью в три таланта каждый. Число их было семьдесят семь. Затем шли люди, высоко над головою поднимавшие священный ковш, отлитый, по приказу Эмилия, из чистого золота, весивший десять талантов, и украшенный драгоценными камнями, а также антигониды, селевкиды, чаши работы Терикла и золотую утварь со стола Персея. Далее следовала колесница Персея с его оружием; поверх оружия лежала диадема. А там, чуть позади колесницы, вели уже и царских детей в окружении целой толпы воспитателей, учителей и наставников, которые плакали, простирали к зрителям руки и учили детей тоже молить о сострадании. Но дети, – двое мальчиков и девочка, – по нежному своему возрасту еще не могли постигнуть всей тяжести и глубины своих бедствий. Тем большую жалость они вызывали простодушным неведением свершившихся перемен, так что на самого Персея почти никто уже и не смотрел – столь велико было сочувствие, приковавшее взоры римлян к малюткам. Многие не в силах были сдержать слезы, и у всех это зрелище вызвало смешанное чувство радости и скорби, которое длилось, пока дети не исчезли из вида. Позади детей и их прислужников шел сам царь в темном гиматии и македонских башмаках; под бременем обрушившегося на него горя он словно лишился рассудка и изумленно озирался, ничего толком не понимая. Его сопровождали друзья и близкие; их лица были искажены печалью, они плакали и не спускали с Персея глаз, всем своим видом свидетельствуя, что скорбят лишь о его судьбе, о своей же не думают и не заботятся. Царь посылал к Эмилию просить, чтобы его избавили от участия в триумфальной процессии. Но тот, по-видимому, насмехаясь над его малодушием и чрезмерной любовью к жизни, ответил: «В чем же дело? Это и прежде зависело от него, да и теперь ни от кого иного не зависит – стоит ему только пожелать!..» Эмилий недвусмысленно намекал, что позору следует предпочесть смерть, но на это несчастный не решился, теша себя какими-то непонятными надеждами, и вот – стал частью у него же взятой добычи». Что характерно, немногие беглецы с поля боя при Пидне спаслись на Керкиру. Катерина Канда-Кицу, приведя сначала версию основания города Кассиопи Пирром, пишет (пер. с греч. – Е.С.): «Согласно иной точке зрения, Кассиопи была основана эпиротами, бежавшими на Керкиру после поражения при Пидне». Интересно также, что цитированный нами Полибий в то время был гиппархом (начальником конницы) греческого подразделения при войске Эмилия и, надо полагать, мог лично принимать участие в этом знаменитом бою. Однако после этого он в числе 1000 знатных ахейцев был отправлен в Рим фактически в качестве заложника (167 г. до н. э.). Там он принимал довольно активное участие в римских военно-политических делах, всеми силами помогая родной Греции. Ему посчастливилось дожить до того времени, когда он в 150 г. до н. э. в числе оставшихся в живых 300 человек из этой тысячи получил разрешение вернуться на родину. Впрочем, там он долго не задержался: римлянам потребовался его опыт для грядущей расправы с Карфагеном, и вот состоялось его «второе пришествие» в мир римской политики, причем – через Керкиру, где он побывал в 149 г. до н. э., что записано им в его же собственной «Всеобщей истории»: «Когда от Манилия пришло в Пелопоннес к ахейцам письмо, в котором сказано было, что они окажут ему услугу, если постараются отправить в Лилибей мегалопольца Полибия, присутствие коего требуется государственными нуждами, ахейцы постановили исполнить письменную просьбу Манилия и послать Полибия. Мы отложили в сторону все дела и в начале лета отплыли в Лилибей, ибо по многим причинам почитали повиновение римлянам обязательным для себя. По прибытии на Керкиру мы нашли там новое письмо от консулов к керкирянам, уведомлявшее, что карфагеняне выдали уже им всех заложников и что сами готовы покориться им; тогда мы сообразили, что война кончилась, что нет в нас более нужды, и потому отплыли обратно в Пелопоннес». Три года спустя Полибий стал не просто свидетелем взятия и уничтожения Карфагена, о котором и поведал миру, но и сам приложил к этому свершению свой военный гений (с покорителем Карфагена, Публием Корнелием Сципионом Эмилианом (ок. 185–129 гг. до н. э.), Полибий был давно дружен, поскольку тот был сыном Луция Эмилия Павла Македонского, победителя Персея при Пидне, и, будучи заложником в Риме, греческий стратег был другом Эмилиева семейства). Павсаний свидетельствует: «Всякий раз, когда Сципион следовал увещеваниям Полибия, он добивался успеха. А в чем он не внял его увещеваниям, терпел, как рассказывают, неудачи».