Я опустил его в воду, и мелкие рыбешки обглодали его дочиста. Даже перьев я не сохранил. А затем однажды какой-то чудак, проезжая на яхте, вздумал проверить, цел ли мой остров.
Он едва не опоздал. Одиночество мне надоело до черта, и я только колебался, броситься ли мне в море или отравиться этими зелеными штучками...
Кости я продал человеку по имени Уинслоу, торговцу, связанному с Британским музеем, а он, по его словам, продал их старому Гаверсу. Кажется, Гаверо не заметил их исключительной величины, и только после его смерти они привлекли внимание знатоков. Их назвали... эпиорнис... как далыпе-то?
Epyornis Vastus, — сказал я. — Странно, мне рассказывал в точности такую же историю один знакомый. Когда они нашли эпиорниса, у которого берцовая кость была в ярд длиной, они решили, что крупнее не бывает, и его назвали Epyornis Maximus. Затем кто-то раскопал новую берцовую кость длиною в четыре фута и шесть дюймов, и эту разновидность назвали Epyornis Titan. А после смерти Гаверса в его коллекции был обнаружен ваш Vastus, и, наконец, появился еще Vastissimus.
Да, Уинслоу рассказывал мне об этом, — сказал человек со шрамом. — Он говорит, что если они найдут еще новых эпиорнисов, у какого-нибудь ученого мозги лопнут от натуги. Однако странно, что с человеком может случиться такая история... Не правда ли?