Остров Эпиорнис

Я спал под челноком, а яйцо, к счастью, лежало в песке на берегу, немного повыше, и первое, что я услышал, был грохот, как будто сотня голышей ударилась о лодку, и меня окатило волной. Перед тем мне снилось Антананариво, я даже сел и окликнул Инто- ши, чтобы спросить ее, что тут за дьявольщина, и потянулся к стулу, на котором обычно лежали спички. А потом вспомнил, где я. Светящиеся волны набегали с такой яростью, точно хотели меня поглотить, а кругом было черным-черно. Ветер визжал, как зверь. Тучи повисли над самой головой, и дождь лил такой, точно небо дало течь и там ушатами вычерпывают воду я льют на землю. Огромный вал налетел на меня, над огненный змий, и я бросился наутек. Вспомнив о чел- не, я побежал обратно, — волны как раз отхлынули, шипя, но челн исчез. Тогда я вспомнил об яйце и стал ощупью пробираться к нему. Оно лежало целое и невредимое, и самая бешеная волна не могла его до стать. Я присел рядом и прижался к нему, как к това- рищу. Бог ты мой, что это была за ночь!

К утру шторм затих. С рассветом на небе не оста- лось ни единого облачка, а по всему берегу валялись обломки досок — так сказать, разобранный на части скелет моего челна. Но это помогло мне заняться ка- ким-то делом: выбрав два дерева, росших рядом, а с помощью эти обломков соорудил себе убежище от грозы. В тот самый день и вылупился птенец.

Да, вылупился, сэр, в то время, когда моя голова лежала на нем, как на подушке, и я спал. Я усльпшал треск, почувствовал толчок, сел и смотрю: яйцо про- бито, и оттуда выглянула смешная маленькая темная головка. "А-а! — воскликнул я. — Добро пожаловать!" И с небольшим усилием он вылез на свет божий.

На первых порах это был славный, добродушный малыш величиной с небольшую курицу, очень похожий на любого птенца, только покрупнее. Все тело унего было покрыто какими-то струпьями, которые вскоре опали, и редкими грязно-бурыми перышками вроде пуха. Трудно выразить, как я был рад ему. Пожалуй, далее Робинзон Крузо не сумел передать, что такое одиночество. А у меня появился интересный товарищ. Он поглядел на меня и повел глазом вбок, как курица, чирикнул и тотчас начал клевать, точно вылу» питься с опозданием на триста лет — это сущий пустяк.

— Рад тебя видеть, Пятница! —приветствовал я его.

Разумеется, я заранее решил назвать его Пятницей, если он когда-нибудь появится; решил еще тогда, когда увидел зародыш в яйце, которое я съел в лодке. Меня беспокоил вопрос о его корме, и я тотчас предложил ему кусочек сырой рыбы. Он проглотил его и снова разинул клюв. Я был рад этому — ведь если бы он стал капризничать, мне неминуемо пришлось бы его съесть.

Вы не можете себе представить, какой интересной птицей оказался этот юный эпиорнис. С самого начала он вздумал ходить за мною по пятам. Когда я удил рыбу в лагуне, он стоял возле меня и потом получал свою долю улова. А какой был умница! На берегу валялись какие-то пакостные зеленые бородавчатые штучки, вроде соленых огурцов. Он попробовал одну и чуть не отравился. С тех пор он не хотел даже смотреть на них.

И он рос. Рос почти на глазах. Я никогда особенно не любил общества, и его спокойные, мягкие манеры пришлись мне как раз по вкусу. Почти два года мы были счастливы, если можно быть счастливым на этом острове. Я жил без всяких забот, зная, что мое жалованье спокойно лежит и копится у Даусона. Время от времени вдали показывался парус, но ни одно судно не подошло к нам. Я развлекался, украшая остров узорами из морских ежей и причудливых ракушек. Я выложил крупными буквами надпись: «Остров Эпиорнис», — такие надписи из камней делают в Англии, возле провинциальных железнодорожных станций, — и покрыл все побережье чертежами и цифрами. Иногда я лежал на земле, наблюдая за птицей, как она гордо расхаживает и все растет, растет. При этом я высчитывал, какие буду получать доходы, показывая ее публике, если когда-нибудь выберусь отсюда. После первой линьки он похорошел, у него появилась синяя бородка и гребень, а в хвосте множество зеленых перьев. И я ломал себе голову, имеет ли Дауоон право претендовать на него или нет.

В бурю и в дождливые дни мы забирались в шалаш, который я соорудил из бывшего челна, и я рассказывал ему всякие небылицы о моих друзьях на родине. А после шторма мы бродили по острову, искали, не выбросило ли море какой-нибудь добычи. Не правда ли, идиллия? Будь у меня табак, просто райское было бы житье.

Но к концу второго года наша райская жизнь омрачилась. Пятница был уже тогда четырнадцати футов ростом от ног до клюва, с большой широкой головой, наподобие кирки, с огромными темными глазами, обведенными желтым ободком и поставленными близко, как у человека, а не так, как у курицы, — с боков. Его великолепные перья, не такие траурные, как у страуса, по окраске и строению скорее походили на перья казуара. И вот в это-то время он начал петушиться, надувать свой гребень и проявлять скверный характер.