Остромов, или Ученик чародея

Он взял листки и стремительно, словно фотографируя, проглядел их.

— Почерк хороший, — сказал он. — Талантливый. Текст — нет, а почерк да. Идите, в общем, на филологию к Солодову. Я ему скажу. Ваша фамилия какая?

— Галицкий, — сказал Даня, стыдясь протекции.

— Придете на собеседование к нему, там, может, выйдет толк. А сюда не ходите, нечего. Лучше сапоги шить, чем в газету писать.

— А вам понравилось, что они читали? — спросил Даня.

— Не знаю, — сказал Льговский. — Мне давно ничего не нравится, и я привык. Всю жизнь привыкаешь, потом умираешь — значит, приспособился. Ладно, идите. Никогда больше не приходите сюда.

5

— Что же, — сказал Дане сорокалетний экзаменатор, заговорщически подмигивая. — Весьма похвально и преотлично.

— Спасибо, — сказал Даня, улыбаясь весьма преглупо и преблагодарно.

— Это означает, — продолжал экзаменатор, профессор Солодов, — что поступать сюда вам не нужно ни в каком случае и ни в каком качестве.

— Спасибо, — тупо повторил Даня, еще не понимая сказанного. В последнее время его редко хвалили.

— Если у вас есть время, — раздельно, как маленькому, объяснил ему профессор, — дождитесь меня, и мы пройдемся. Мне еще двух остолопов выслушать, — добавил он вполголоса, — а потом побеседуем.

Полчаса Даня слонялся по коридору второго этажа зеленого здания на Первой линии. Он не знал, огорчаться или радоваться: было чувство, что произошло нечто важное, что он замечен и признан людьми, к которым давно стремился, что его судьба устремилась в нужное русло, — но русло это было совсем не таким, каким он его представлял. И как это понимать — преотлично и потому не следует? Видимо, он чересчур обрадовался, что знает билет, по-детски не сумел этого скрыть, без особенной связи с вопросом разболтался о «Фаусте» и своих ритмических схемах, а университет не для младенцев. Но профессор так улыбался, и получал от разговора с ним такое явное кошачье удовольствие, и даже один раз серьезно спросил: «Вы к этому сами пришли?», и пришлось объяснить, что он и гимназии толком не кончил — «Ну да, ну да… На вашу гимназию как раз пришлось… В Судаке, вы говорите?» — «Да». — «Препохвально. Что у нас там дальше? Тургенев? Ну-с». Полчаса проговорили. Наверное, если бы ему не нравилось, прогнал бы сразу. И Даня ходил по зеленому коридору, смущенный и радостный, продолжая мысленно отвечать Солодову, который, в сущности, был первым после Валериана идеальным слушателем, но, в отличие от Валериана, не вставлял многоязычных замечаний.

Сначала из экзаменационного кабинета выбежал ликующий кретин, который во все время подготовки кидал по сторонам умоляющие взгляды, но Солодов бдил, и утопающего никто не спасал. Потом с выражением озадаченным и таинственным медленно вышел верзила, сидевший прямо за Даней, — неясно было, обнадежили его или обезнадежили. И наконец, заполнив ведомость и заперев аудиторию на ключ, бодро вышел молодой еще профессор Солодов, ученик пропавшего без вести в революционном Петрограде фольклориста и формалиста Борисова. Многие тогда пропали, революционный Петроград предоставлял для этого все возможности.

— Ну-с, юноша, — сказал он, — проводите-ка меня до Английской набережной.