Остромов, или Ученик чародея

Публику для сеанса Остромов подобрал с тщанием. В таких вещах все зависело от состава участников, как если бы сеанс был настоящий. Женскую часть кружка он пригласил без колебаний — Юргевич должна была расслабиться в обществе сестер; мужчины, по большому счету, были не нужны вовсе, но отчего-то ему легче бывало в обществе Мартынова. Без Поленова тоже было нельзя — они с Левыкиным гарантировали преданность и подогревали истерику; а вот Галицкий, молокосос, мог не оценить пряного аромата, пусть обождет. Альтергейм, пожалуй, годился — с ним было весело. Следовало только иметь в виду, что он полиглот, а потому вызывать только русских: спросит греческую гетеру какое-нибудь «айо ойо ставрокакиус?» — а гетера только заблеет в испуге, и Остромов не выручит подсказкой, ибо в древнегреческом сам был не силен. Чупрунов, оператор, был чересчур трезв для транса и мог в неподходящий момент загыгыкать. Пергаментный историк Трапезников испортил бы все дело язвительными уточнениями: и ведьма-то не так одевалась, и Фрина-то не так раздевалась.

В чем смысл спиритического сеанса и отчего именно после него так легко падают бастионы — Остромов и сам бы не ответил, хотя с младых ногтей знал бесспорную пользу этого тонкого, подчас оргиастического развлечения. Может, транс расслаблял, а может, вера в мастера заставляла сдаться ему на милость, — но Остромов знал цену спиритизму. Он волшебно преображал и не таких, как Юргевич.

В конце концов, ко всякой был свой ключ. Оккультное знание предлагало их целую связку, хоть один да подходил. Одну надо было объявить сильным медиумом и почти ровней себе, а после транса — истинного, или чаще фальшивого, — сопротивление заметно обмякает. Другой надо было рассказать о драме в предыдущем воплощении и посулить выправить карму — а выправляется она единственным способом, от которого, как знать, и впрямь ненадолго становится легче обоим. Третью стоило погнать в прошлое в поисках роковой ошибки — и как показывал опыт, в предыдущем воплощении всегда маячил Остромов, которого она тогда отвергла по слепоте душевной, а теперь каялась. Прошлое и транс — вот пароли, на которые отзовется всякая женщина, если она не законченная пролетарка с плаката «Свободная женщина, строй социализм», — да и ее можно разнежить, если объяснить ей, что в прошлой жизни она бедствовала больше нынешнего и мстит теперь полноправно, за это и за то, то, то.

Об антураже Остромов позаботился особо. Помимо круглого стола, покрытого на сей раз скатертью с пестеревской вышивкой (щит Давида в центре, пентакли по окружности), он взял ароматические свечи, шпаги, тещину шаль, занавеси Соболевой, четыре кубка, тарелку из левыкинского сервиза, но тарелку решил в ход не пускать, ибо тут велик был шанс срыва. Блюдце обычно писало всякую чушь, ибо трудно угадать истинное намерение медиума и совпасть с его мыслями; начинают в темноте крутить каждый в свою сторону, ну и выходит дурбулщыл. Иное дело непосредственный контакт. Десяти человек должно было хватить для создания атмосферы, в меру напряженной, в меру невинной. Сбор был назначен на восемь, с точным астрологическим основанием: Луна входит в Юпитер, совершается воля. Он знал, что слова «совершается воля» действуют на неокрепшие умы еще и посильней, чем «устанавливается защита».

Наибольшие сомнения внушала ему Жуковская. Он не терял надежды, и более того — знал, что рано или поздно, при давлении на жалость, при сопутствующих обстоятельствах вроде одиночества… но покамест все было тщетно, и к чисто оккультным вопросам она была непозволительно холодна, все больше напирая на солидарность и просвещение. Он не отказывал ей в этом праве, но сеанс мог сорваться от одной ее улыбки, чересчур ясной для дел, требующих напряжения сил и покрова тайны. Поколебавшись, он все же вызвал и ее — пока не начала разворачиваться схема «Жалость», была надежда на схему «Могущество».

Юргевич, веря в серьезность миссии, явилась расфранченной, надушенной и нервной, со следами слез на густо напудренном, пушистом лице. Нос у нее тоже был красен. С чего она так рыдала, в чем сомневалась и с чем боролась — Бог ведает, но, кажется, от сеанса ожидалось многое. Остромов усиленно внушал ей, что она сильный медиум и в момент высшего напряжения коллективной психической энергии непременно услышит голос, как бы диктующий ей слова. «И потом, — напоминал он, — не забудьте, будут произнесены особые сигналы и поставлены надлежащие условия — дух не сможет не явиться и непременно раскроет причины вашего разлада с собою. Доверьтесь, дитя».

Странно, но и Мосолова выглядела заплаканной; она с самого начала тайно ревновала к подруге, но кто ж тебе велел приводить ее к мужчине? На Мосоловой был потертый бархат. В таком бархате хорошо закатывать сцену, где-нибудь в антрепризе, на подмостках славного города Тамбова.