Остромов, или Ученик чародея

— Людей вообще множество, — брюзгливо заметил Варченко, словно хотел сократить их количество. — Однако они соблюдают некий порядок и действуют сообразно иерархии. Оккультные силы должны быть подчинены дисциплине вне зависимости от того, кто и как практикует… и каким антуражем пользуется. Мы, на истинных высотах, должны понимать, что люди нашего круга едины. Либо люди видят тонкий мир и работают для него, либо он им чужд, и тогда procul este, profani[21]. Церковь тоже, положим, отделена — но церковь живет иерархией, и если мы хотим действовать и нечто значить… если мы имеем в виду в конце концов дать людям веру, когда, уж позвольте откровенность, они окончательно выкинут марксизм… мы должны быть организацией, а не сбродом. Место в этой иерархии можно обсуждать, тут, я думаю, мы не разойдемся… но согласитесь, что без структуры работа немыслима. Созданием этой структуры — общероссийской, как вы понимаете, — я сейчас и занимаюсь, и в этих рамках нахожусь в Ленинграде.

В рамках, нахожусь… Он сказал бы еще «являюсь». Отчего все люди из главков говорили здесь так одинаково?

— Что же, это с нашими целями никак не расходится, — пожал плечами Остромов. — Позволительно ли узнать: рассчитываете ли вы связаться с заграницей? Там ведь тоже серьезные силы, брожения, и мы могли бы…

— Непременно, — холодно сказал Варченко. — С Германией в особенности.

С Германией так с Германией, подумал Остромов. Нас выпусти за Вержболово, а там справимся.

Варченко, однако, продолжал молчать и надуваться, словно ждал особой реакции на Германию.

— Родина мирового духа, — почтительно сказал Остромов. Неожиданно глаза Варченки потеплели.

— И сейчас снова, — сказал он уже гораздо мягче.

— Конечно, конечно.

В этот момент раздался звонок, и Остромов, разведя руками в знак извинения, отправился в прихожую. Жаль было бы прогнать Ирину: тиковый толстяк был явно из бюрократов, подгребавших все под себя, и пусть бы подгребал, нам-то что, — он мог быть полезен, хоть и крайне туп с виду, однако ночи с Ириной не стоил никак.

Ирина была свежа, как всегда после спектакля, словно подпитываясь любовью зала, — она вообще не знала усталости и после самой акробатической ночи любви бывала свежа, как Эос, тогда как даже простое подметание пола состаривало ее на двадцать лет. От нее несколько пахло вином.

— Ммой ссфинкс, — сказала она Остромову. — Ммой пфе… ммой ффеникс.

Остромов поклонился Варченке:

— Это Ирина, одна из самых талантливых медиумичек, — он шутя нагнул ее голову, кланяйся, дура.

— Да уж вижу, — кряхтя, поднялся Варченко, словно желая сказать: вижу, каким медиумизмом вы тут занимаетесь.

— Я надеюсь, во вторник вы почтите нас посещением, — пригласил Остромов.

— Непременно, — пробурчал Варченко, влезая в туфли. Он был крайне недоволен: только собрались поговорить, и, кажется, о серьезном… Способности Остромова он толком не проверил, вот разве что сейчас… И, уже взявшись за ручку двери, он по извечной русской привычке задерживаться в прихожей обернулся; глазки его буравами впились в Остромова. Он молчал и дулся, изо всех сил транслируя мысль.

— Я удивляюсь, — произнес Остромов. — Я удивляюсь, как можно еще в этом сомневаться.

Он знал это выражение у дилетантов — передавать мысль тужась, словно в запоре; и мысли у них всегда были простые, предполагавшие «да-нет». Лучше было подтверждать. Опыт вновь не подвел его — Варченко в упор, раздельно спрашивал: «Уж не шарлатан ли ты, братец?».

Он спускался по лестнице, крайне недовольный. Прочел и эдак ответил, вот как хочешь, так и понимай.

— Ммой демон, — мурлыкала Ирина. — Ммой ввладыка.

Она легко опустилась на колени, и началось то, чему Остромов никогда не мог противостоять.

Глава десятая

1

Шестого августа, в собственный день рождения, Даня неожиданно получил приглашение в гости и достиг первого серьезного успеха в обучении, и вот как это вышло.

Он направлялся в Публичную библиотеку — посмотреть журналы за последние месяца три, — и в дверях нос к носу столкнулся с Кугельским.

— Ба, ба, ба, товарищ Даня! — искусственно обрадовался Кугельский. Видимо, в журналистских кругах модно стало экзальтированно приветствовать своих, чтоб чужие завидовали. — Вы что же не заходите? Столько раз про вас вспоминал!

— Да так как-то все, — промямлил Даня. Кугельский не опознал цитаты.

— Напрасно, товарищ Даня, очень напрасно! Под лежачий камень вода не течет. Да вот кстати: я сегодня вечером собираю у себя. Люди все дельные. Давайте, давайте. Познакомлю кое с кем. Кстати, буду читать. Да. Хочу проверить вещь. Приходите. Не придете — обижусь.

Даня сроду бы не пошел к нему в обычный день, даже и без предупреждения Льговского, поскольку первым впечатлениям привык доверять, — но уж очень мало прельщала его перспектива снова набиваться к Воротниковым, да и Варгу надо было куда-то выводить, как сама она называла это — то ли по-конски, то ли по-собачьи, но в светских и конских терминах хватает общего: выезд, элита, порода…

— У меня день рождения сегодня, — зачем-то признался Даня.

— Так и отлично, заодно отметим! Или свои планы?