Остромов, или Ученик чародея

Сам Поленов к духовной науке относился ревностно. Остромов надавал ему упражнений по системе Георгия Иваныча. Преследуемая им цель была самая простая: чем меньше Поленов лез и мельтешил, тем проще шла работа. Энтузиасты незаменимы на ранних стадиях, при вербовке кружка и потом, когда надо внушить первый трепет; но потом им хочется результата, соответственного энтузиазму, а поскольку в большинстве они дураки, то далеко не все способны убедить себя в успехе. У Остромова во Владикавказе уже был один энтузиаст, только что не молился ему, преследовал исповедями, но после трех недель занятий и пяти килограммов серебра, необходимых для зеркала Теофраста, сначала усомнился, а потом заявил. К счастью, творилась такая неразбериха, что Остромов успел сорваться в Боржоми, а если бы не успел? Если бы не было личной дружбы с уполномоченным Цакхиевым, дружбы мужской, истинной, кавказской, подкрепленной тремя тысячами ничего не стоивших местных денег? Зеркало Теофраста было превосходным изобретением; если бы Остромов жил в те превосходные времена, когда люди верили возвышенному и чтили прекрасное, он изобрел бы много такого, что вошло бы в пословицу. Алхимики древности были люди одаренные, но без размаха. Разумеется, были и среди них персонажи восхитительные, не просто истощавшие, но потрошившие европейские дворы, — однако всем был неведом Третий трансфизический закон Остромова (на старости не терял надежды свести воедино в универсальный учебник под давно придуманным названием «Алхимия жизни», даже, возможно, «бытия»). Согласно этому закону деньги являлись особым химическим элементом, универсальным катализатором, и количество вложенных денег увеличивало действие всякого снадобья в разы; всякий физический прибор благодаря деньгам аккумулировал особую эманацию, позволявшую ему действовать даже тогда, когда он представлял собою бессмысленную груду произвольно соединенных обломков. Зеркало Теофраста, если бы у Теофраста достало наглости изобрести его в двенадцатом веке при дворе венгерского Яноша, где он подвизался, — показывало бы все, что делается в произвольно выбранной точке королевства, и тем подробней, чем больше было бы вложено серебра. Во Владикавказе оно показывало драматичную жизнь одной Татьяны, которую Остромов и сам бы оприходовал, если бы не ревнивое безумие местного купца Доломитова. Этот Доломитов торговал по всему Кавказу тканями и мог иметь любую, но, по странному закону, который Остромов назвал бы каким-нибудь Пятым трансхимическим, потянулся именно к той, которая никому подолгу принадлежать не могла. Полки, дивизии невест, в особенности посреди голодного девятнадцатого года, жаждали удовлетворить такие прихоти Доломитова, что Селим-паша, владелец обширнейшего гарема в истории, почесал бы кое-где от изумления; но Доломитову, вынь да положь, нужна была эта дура, действительно с перчиком, но ничего сверх. Зеркало Теофраста для всякой задачи изготовляется заново, с особенными заклинаниями, и тигель должен растапливаться особенной древесиной, в случае Таньки — ореховой; три дня Остромов показывал Доломитову танькину верность и толковал всякую тень в смысле ее неутолимого влечения к фабриканту, а на четвертый энтузиаст Доломитов, в чьем доме кормили такой упоительной бараниной, узнал, с кем была Танька все это время. Случилась неприятность. Остромов бежал, унося зеркало. Он переплавил его и продал через полгода в Батуми с немалой выгодой, но насчет энтузиастов все понял. Их нужно было занимать работой отупляющей, рутинной, окончательно сводящей с ума, — и потому на Поленова была повешена, как жернов, гимнастика Георгия Ивановича, единственного человека, перед которым Остромов преклонялся.