Действительным мотивом, побудившим меня ввязаться в это трудное и запутанное дело, был отнюдь не патриотизм. У меня нет чувства, что я был бы как-то особенно доволен от того, что “Слово о полку Игореве” написано в XII веке, или огорчен от того, что в XVIII. Если я и был чем-то недоволен и огорчен, то совсем другим – ощущением слабости и второсортности нашей лингвистической науки, если она за столько времени не может поставить обоснованный диагноз лежащему перед нами тексту» .
299
Покушения эти давно уже преследуют человечество: то вдруг заявляется, что Земля – не центр вселенной, то, что человек, скорее всего, произошел от обезьяны, то, что экономические интересы и подавленные сексуальные желания влияют на его жизнь. Одни сплошные огорчения.
300
Как пушкинисту Перцову, конечно, известна история публикации «Гавриилиады» – сначала за границей и только много позже в России, причем долгое время с купюрами кощунственных мест. То же относится к лермонтовскому «Демону», а в области политического инакомыслия – к огромному количеству текстов, как до, так и после революции; Синявский и Лосев натурально вписываются в эту картину. В результате русский читатель испытывает хроническое отставание от собственной литературы. Перцов в этой печальной ситуации странным образом идентифицирует себя не с вольной прессой (часто, увы, зарубежной), а с цензурой. Говорю по собственному опыту – однажды он в качестве редактора уже пытался (безуспешно) воспрепятствовать публикации моей статьи («Трех инвенций…», включенных и в настоящий сборник) в российском лингвистическом издании – на том основании, что в ней сочувственно поминался Синявский (см. примечания к этой статье).
301
Имелся в виду Синявский – Лосев во время этой полемики был еще жив.
302
Характерно, что эпиграфом к своей статье Перцов взял две цитаты из Пушкина, как если бы речь шла исключительно о Пушкине, а не о задачах филологии, да и вообще как если бы Пушкин был авторитетом по всем вопросам.
303
Боязнь «измены» филологическому призванию можно, вероятно, понять и всерьез – как опасение, что демифологизация кумиров приведет к девальвации самой профессии. Думаю, что подобные опасения необоснованны: другие науки, миновав сакральную фазу, прекрасно развиваются.
304
Это понятие было апроприировано покойным М. И. Шапиром (чем я как автор могу только гордиться) под слегка измененным названием «дурнописи». Перцова оскорбляет мое приложение понятия «плохопись» к поэтике Хлебникова.
305
См. мое интервью Дмитрию Быкову в «Огоньке» а также в настоящем сборнике) и реплику в РЖ (www.russ.ru/krug_chteniya/ahmatova_2007). Полезность книги Катаевой, при всех ее недостатках, в том, что она привлекает внимание к теме, табуируемой ахматоведческим истеблишментом.
306
Опровержению клеветнических намеков Синявского на немужественность Пушкина Перцов отводит немало места, заодно возвращая мужское достоинство и его рукам. Но главное проявление мужественности нашего национального поэта мы, конечно, должны видеть вообще не в легкомысленной порнухе, а в воспевании ратного дела: «Слово
307
Впервые в: Новый мир 2009, 2: 96—117.
308
Дмитрий Быков, посмотрев на старую фотографию Мазая, сказал, что это вылитый Федор Сологуб, который, наверно, таким учителем и был. Кстати, творец Передонова, преподаватель гимназии Федор Кузмич Тетерников (1863–1927), был как раз на три десятка лет старше нашего Мазая, вполне мог успеть поучить его и стать образцом для подражания.
309
310
311
312
313
314
315
Дело именно в русском корнеслове и вариациях на тему единого фонетического комплекса, которые оценил бы Хлебников. Архетипически же «ухо» – символ скорее вагинальный, ср. английский лимерик:
There was a young man of Nantucket,
Whose prick was so long he could suck it.
He said, with a grin
As he wiped off his chin:
«If my ear were a cunt I could fuck it.»
316
энвайронментализм, экологичность, защита окружающей среды (англ.).
317
На музыку Мокроусова к радиопостановке «Поддубенские частушки» по рассказу Сергея Антонова.
318
«Живи и давай умирать другим» – название одно из фильмов о Джеймсе Бонде.
319